И вдруг Россия разом превратилась в некий участок земной поверхности — ничем в сущности не отличающийся от всех прочих: если достаточно долго идти на восток, то непременно придёшь в Россию. Как всё просто! Если оформишь все необходимые документы и сядешь в поезд, то завтра выйдешь на Николаевском вокзале. Жутью веяло от таких размышлений. Нащокин сам не знал, радоваться ему или ужасаться.
Персидский ехал хмурый. Ничего не вышло из его пропагандистской миссии. Четверо второстепенных поэтиков, один профессор-энтомолог, два пейзажиста из Нижнего Новгорода родом и один балетный танцор. И сын знаменитого белогвардейца Нащокина в качестве зятя.
И Знаменский, оставшийся на Западе!
Катастрофа.
Как Троцкий-то посмеется у себя в Алма-Ате!
Сашенька умирала от любви к жениху, но стеснённая железнодорожными неудобствами, не решалась выказывать свои чувства. Она молча смотрела в глаза нахохлившемуся Нащокину — и трепетала.
Персидский мрачно набрасывал отчёт о поездке — специально для публикации в «Правде». «Уже сейчас мы можем говорить блестящем успехе… Выдающиеся умы старой России, которых водоворот Революции выбросил на чуждые берега, спешат вернуться… Мы не вправе разбазаривать интеллектуальный потенциал… Мощное светило мировой биологии Евграф Спиридонович Дудякин с его капитальным трудом «Морфологическая эволюция перепончатокрылых»… Игнатий Кокошайский — автор поистине революционной теории стихосложения, отец «деструктивизма», от которого в ужасе отшатнулись все буржуазные «ценители» и «знатоки»… И наконец К.К. Нащокин — звезда первой величины в современной русской литературе, на которого мы возлагаем особые надежды. Он научит наших молодых пролетарских поэтов ясности и прозрачности слога, — именно тому, чего недоставало нашей новорожденной литературе. Ясность и определённость языка — эти неоценимые черты ленинской публицистики, которые давно пора усвоить нашей поэзии… Нет сомнения, что за этими первыми ласточками в Советскую Республику устремятся новые и новые стаи… И наконец, к безусловным успехам нашей экспедиции нужно отнести ликвидацию балласта… Человек, позоривший своими вычурными, крикливыми виршами советскую литературу… Типичный представитель гнилой предреволюционной богемы… Пролетарский читатель вздохнёт с облегчением, узнав, о возвращении Знаменского на свою декадентскую блевотину…»
Нащокин ехал в одном вагоне с комиссаром, для прочих же возвращенцев был отведён другой вагон — в хвосте поезда. Кирилл Кириллович зашёл туда. В первом купе выпивали четыре тощих усача, закусывая холодной курицей. Они испугано посмотрели на молодого, мрачного джентльмена, хотели уже пригласить его к столу, но Нащокин торопливо задвинул дверь. Во втором купе мирно дремал, сидя у окна, толстый старик, беленький, лысенький и бородатенький.