«Во всяком случае, она ко мне не равнодушна!» — подумал Знаменский, и возликовал в душе. «Значит, есть над чем поразмыслить! Значит, тут мы тоже кое-что имеем». Осталось решить, что важнее: внезапно вспыхнувшая страсть или десять советских лет. Он сошёлся сам с собой на том, что утро вечера мудренее, что покамест он не будет думать ни о чём, а подождёт до завтра: вот, что придумается на утро, так тому и быть. Но утро от него отделяла безконечная вереница часов — жутких в своей требовательности: каждый час ждал от него окончательного решения. Эту сложность он решил простым, традиционным способом: забрался в ближайший кабак, и просадил там все имеющиеся марки, так, что, проснувшись утром, нашёл себя в постели у какой-то толстой белобрысой шлюхи. Содрогаясь от раскаяния и брезгливости, торопливо натягивал он брюки, прыгал на одной ноге по комнате, чувствуя на себе взгляд медленно просыпающейся девицы.
Как ошпаренный выскочил он на улицу и обнаружил вокруг совершенно незнакомый окраинный пейзаж: редкие дома, словно бы случайно сохранившиеся после всеобщего разрушения, дохлые свежепосаженные деревца, хиленьких, грязненьких пролетарских детёнышей. На такси денег уже не осталось. Во всю ширь своих прославленно-широких шагов помчался он по улицам, чутьём угадывая верное направление. В языках Кирилл Кириллович был несколько слабоват, и спросить дорогу у прохожих не решался. Чутьё же безошибочно вывело Знаменского на нужное направление и часа через четыре беспрерывного бега, он остановился у знакомой двери. Позвонил. Дверь открылась так стремительно, словно электрический звонок был одновременно и электрическим ключом. Знаменский нырнул в темноту прихожей и закричал фигуре, смутно маячившей перед ним: «Надя, я снова здесь, и вы, видимо, уже догадываетесь, что это значит. Да, мне было нелегко…» «Наденька! — старчески проблеяла фигура, — Это, кажется, к тебе тут пришли!» Вспыхнула электрическая лампочка, пухленький старичок в вязанной жилетке, что-то жуя, вскинул брови, разглядывая внезапного гостя. Из комнат на Знаменского надвигалась Надежда…
Нащокин ехал в Россию. Ничего он не чувствовал по дороге, ничего не понимал, только твердил и твердил про себя: едем в Россию, едем в Россию… Ещё два месяца назад Россия казалась ему такой же недосягаемой, как ушедшее детство. Россия была понятием не пространственным, но временным. Россия — это не земля, это годы, это несколько полузабытых лет. Годы прошли — а вместе с ними и прошла Россия. И хотелось бы туда вернуться, но надо быть реалистом.