- Ва, ва, - протянул я, почтительно возвращая вещицу. - Одной этой штуки достаточно, чтобы имя художника жило в веках. Жаль, что уже нельзя посмотреть на самого художника. Покажите что-нибудь еще.
- У меня есть живопись Хокусая* - великого художника, который жил в конце прошлого и начале нынешнего столетия. Даже вы, надеюсь, слышали о Хокусае?
- Да, немного. Мне говорили, что практически невозможно раздобыть его подлинные работы с автографом.
- Это правда. Я показывал эту картину японскому правительственному эксперту (в сомнительных случаях с ним советуется сам микадо) и лучшему европейскому знатоку японского искусства. И конечно же, у меня есть собственное мнение, подкрепляющее гарантию, подписанную продавцом. Смотрите!
Он развернул свиток шелка и показал фигуру девушки в бледно-голубом и сером крепе, которая несла в руках стопку только что выстиранного белья. Об этом можно было судить по корыту, стоявшему позади. Легкий темно-синий платок, обвивавший левую руку, плечо и шею, был приготовлен, чтобы завязать узел, когда белье будет опущено на землю. Кожа на правой руке просвечивала сквозь тонкую драпировку рукава. Эта рука придерживала белье сверху, другая, левая поддерживала снизу. Сквозь густые иссиня-черные волосы проглядывали очертания левого уха.
Изысканность проработки деталей, начиная с орнамента на булавках для волос и кончая отделкой колодок, поразила меня минут через пять только после того, как я насладился уверенной манерой исполнения в целом.
Глава XVIII
Легенда о ручье в Никко; история отвращения несчастья
Пурпурно-розовый город
Лишь Время вдвое старше его...
Пятичасовое путешествие на поезде привело нас к началу двадцатипятимильного пробега на джинрикше. Однако наш гид откопал где-то древний возок в японском стиле и соблазнил войти в него, обещая комфорт и скорость, намного превосходящие все, что может предложить джинрикша. Если вы едете в Никко, не садитесь в двуколку. Городок, откуда мы отправлялись, был полон вьючных лошадей, непривычных к виду упряжки, и чуть ли не каждое третье животное пыталось ударить копытом своих сородичей, взятых в оглобли. Это затрудняет продвижение вперед и действует на нервы до тех пор, пока ухабы дороги не заставляют забыть все на свете и помнить только о них.
В Никко ведет аллея криптомерий* - деревьев высотой до восьмидесяти футов. Они отличаются красноватыми или тусклыми серебристыми стволами, темно-зеленой листвой, похожей на перья катафалка, и напоминают кипарисы. Я говорю аллея, потому что имею в виду непрерывную дорогу длиной в двадцать пять миль, вдоль которой деревья стоят так тесно друг к другу, что сплелись корнями, образовав нечто вроде живой изгороди по обе стороны дороги. Там, где сочли необходимым учредить деревеньку (каждые две или три мили), выкорчевали несколько гигантов (словно зубы из челюсти с полным набором резцов), чтобы расчистить место для домов. Затем деревья смыкались, снова заступая в караул при дороге. Вокруг нас пламенели азалии, камелии, фиалки. "Великолепно! Удивительно! Поразительно!" - пели мы с профессором хором первые пять миль пути в перерывах между толчками. Аллея не обращала внимания на наши похвалы, и лишь плотнее смыкались деревья. Конечно, приятно читать в книге о тенистых аллеях, но в холодную погоду неблагодарное человеческое сердце с радостью согласилось бы сократить на парочку миль даже такое путешествие. Мы уже не замечали окружающей нас красоты, верениц вьючных лошадей с гривами, похожими на каминные веники, и с темпераментом Эблиса*, которые брыкались на дороге, пилигримов, головы которых были повязаны белыми или голубыми платками, а ноги обуты в серебристо-серые гамаши (к спинам пилигримов были привязаны младенцы, похожие на Будду); не видели аккуратных сельских подвод, влекомых миниатюрными ломовыми лошадками, - это везли медь из шахт и сакэ с гор, - пестроты оживленных деревенек, где все ребятишки кричали хором "Ойос!", а старики улыбались.