— Мы сами наверняка не отыскали бы дорогу, — заметил Конвей, желая поднять настроение, однако на Маллинсона его слова не подействовали. Дело в том, что он отчаянно перетрусил, и теперь, когда худшее осталось позади, еще больше боялся себя выдать.
— Есть о чем горевать, — горько огрызнулся он.
Тропа начала круто петлять, и за одним из поворотов Конвею попались на глаза несколько эдельвейсов — первая желанная примета менее суровых высот. Но и это не порадовало Маллинсона.
— Бог ты мой, Конвей, неужели вы думаете, что прохлаждаетесь в Альпах? И что это за чертово логово, в которое нас волокут? Вот что я хотел бы знать. И каков наш план действий, когда мы окажемся там? Что мы собираемся предпринять?
— Если бы вы пожили с мое, то знали бы, что самое разумное — ничего не предпринимать, — невозмутимо ответил Конвей. — Все идет как идет, и пусть себе. Так было на войне. А если повезет, то толика новых впечатлений, таких, как наши теперешние, позволяет забыть о неприятностях.
— Эта мудреная философия не для меня. В Баскуле вы рассуждали по-другому.
— Разумеется. Потому что там у меня была возможность повлиять на события. Теперь, во всяком случае, в данный момент, этой возможности нет. Если вам нужна какая-то причина — мы здесь, потому что мы здесь. Меня такое соображение обычно утешает.
— Надеюсь, вы представляете, каких усилий нам будет стоить обратный путь? Я приметил, что мы битый час ползли по почти отвесной стене.
— Я тоже.
— В самом деле? — задохнулся от волнения Маллинсон. — Я осточертел вам, понимаю, но ничего не могу с собой поделать. Не нравится мне все это. По-моему, мы слишком доверились этим людям. Они загонят нас в ловушку.
— В любом случае у нас не было выбора — иначе мы бы просто погибли.
— Логично, согласен, но от этого не легче. Боюсь, что не могу воспринимать ситуацию спокойно, как вы. Всего два дня назад мы были в консульстве в Баскуле. Дальнейшее у меня в голове не укладывается. Простите, нервы шалят. Наверное, мне здорово повезло — на фронте я стал бы истериком. У меня такое ощущение, что весь мир сошел с ума. Видно, я сам рехнулся, если разговариваю с вами в подобном тоне.
— Милый мой мальчик, удивляться тут нечему, — покачал головой Конвей. — Вам двадцать четыре года, и вы находитесь сейчас где-то между небом и землей, на высоте двух с половиной миль — отсюда и реакция. По-моему, вы выдержали трудный экзамен на отлично — лучше, чем я в вашем возрасте.
— Но неужели вас не поражает весь этот абсурд? Полет через горы, маета на ветру, смерть пилота, встреча с этими людьми — один сплошной немыслимый бред.