• • •
До лагеря «Лесистая Лощина» три часа езды. Фургончик просто роскошный — кожаные сиденья, из дорогих динамиков доносится поп-музыка. Водитель — мужчина с седой бородой и широкой улыбкой — старательно балагурит. Ни дать ни взять Санта-Клаус репетирует к Рождеству.
— Ну что, великий день настал? Волнуешься? — спрашивает Шофёр-Клаус, увозя Мираколину прочь от родного дома. — Вечеринка, небось, весёлая была?
— Да и нет, — отвечает она. — Волнуюсь, но вечеринки не было.
— О-о... Что ж так? Почему?
— Потому что десятине не пристало выставлять себя напоказ.
— О, — это всё что может сказать Шофёр-Клаус. Ответ Мираколины способен в корне задушить любое желание бездумно болтать. И очень хорошо. Она вовсе не собирается выкладывать этому человеку историю своей жизни, неважно, насколько он симпатичен и приятен.
— Там в баре — напитки, — сообщает водитель, — пей, сколько хочешь, — и оставляет её в покое.
Проходит двадцать минут, но вместо того, чтобы повернуть на интерстейт[8], они въезжают в другой жилой посёлок — обнесённый забором с воротами.
— Надо подобрать ещё одного десятину, — поясняет Шофёр-Клаус. — По вторникам много народу не бывает, так что это единственная остановка. Надеюсь, ты не возражаешь.
— Нисколько.
Они подруливают к дому, который по меньшей мере раза в три больше, чем жилище родителей Мираколины. На пороге в сопровождении всей семьи стоит мальчик в белых одеждах. Мираколина не смотрит, как он прощается с близкими, она отворачивается к другому окну: прощание — дело интимное. Наконец Шофёр-Клаус открывает дверцу и мальчик влезает в фургон. У него идеально подстриженные прямые тёмные волосы, ярко-синие глаза, а кожа белая, словно фарфоровая, как будто мальчика никогда не выпускали на солнце — наверно, хотели, чтобы в его великий день кожа у него была, как попка младенца.
— Привет, — говорит он застенчиво. Его белое одеяние — из сияющего атласа и отделано тончайшей золотой тесьмой. Да, родители этого мальчика не постояли за расходами. У Мираколины одежда из неотбелённого шёлка-сырца — чтобы её белизна не ослепляла и не притягивала излишнее внимание именно к костюму самому по себе. По сравнению с ней этот мальчик — ходячая неоновая реклама.
Сиденья в фургоне расположены не рядами, а вдоль бортов — чтобы десятины могли познакомиться и подружиться. Мальчик садится напротив Мираколины, пару секунд раздумывает, а затем протягивает ей руку для пожатия.
— Тимоти, — представляется он.
Она пожимает его руку, липкую от холодного пота. Такими бывают ладони у участников школьной театральной постановки перед началом спектакля.