Катрин в доме дрожит: кто стучит? Она ни с кем не договаривалась, никого не ждала в столь поздний час. Полночь. Лампа потушена, в доме мрак, на улице хлещет дождь, от завывания ветра Катрин содрогается, вздрагивают сонные веки, отгоняя страшный сон. «Я не открою, не хочу. Сердце предсказывает беду… Это стучит несчастье, и нет никого, кто защитил бы меня». Катрин разбудила мужа, спавшего на разостланном поверх циновки покрывале рядом с ней. Тот открыл глаза, в испуге спросил:
— Что случилось?
Она сказала:
— Послушай сам.
Вновь раздался стук и снаружи донесся голос:
— Открой, это я, Салех.
Салех?! Катрин протерла глаза: это какой-то кошмар. Она встала, сердце сильно забилось: ведь Салех в тюрьме — она не знала, что он вышел. А может, кто-то решил ее надуть?
Подошла к двери.
— Кто там?
— Это я, Салех. Открой, да поскорей!
Катрин растерялась, не зная, что делать. Радоваться? Огорчаться? Успокоиться? Бояться? Она узнала его голос. Но что привело Салеха в такое время? Тоска? Страсть? Неужели он так истосковался, что не способен подождать? Или разгневан и жаждет мести? Она согрешила. Она знает, что согрешила. Ей следовало бы знать, что придет день расплаты. Почему бы ему не свести с ней счеты сегодня?
Изобразив на лице улыбку, Катрин открыла дверь. Теперь она больше не самка и между ними пропасть. Мужчина вышел из тюрьмы, безусловно, томится, несчастный. Ничего, пусть посердится. Она сумеет мобилизовать все свои женские уловки, чтобы погасить его раздражение. Она отправит мужа на улицу — пусть постоит там. Она приучила его стоять на улице, когда она «занята». Хаббаба не дан ей навечно. Его принуждают и унижают, а он будто не замечает насилия и проглатывает унижение. Он стал сводником. Это она тренировала его и наконец выдрессировала, научила подслушивать за дверью, видеть ушами, что происходит в доме. Слыша, что делается внутри, он мучился, возбуждался, постепенно потерял свою мужскую силу, затем вообще разучился говорить ей «нет». Теперь он играет в ее игру, где она и режиссер и актер. Она морила его голодом, выгоняла из дому, даже била, мучила его шесть дней подряд. На седьмой день он прижал уши, поджал хвост и — сдался, стал сводником. «Старость и время сделали меня таким», — сказал он себе и покорился судьбе.
Они стоят друг против друга — Катрин в доме, Салех снаружи. Лампа светит слабо, различить черты лица мужчины, стоящего у порога, почти невозможно. Внутри лачуги беспорядок. Деревянная кровать, на которой спит Катрин. Циновка и длинная подстилка, на ней спит Хаббаба. Часть лачуги занимают обеденный стол и столик с бокалами. Несколько маленьких стульев. В углу, отгораживая часть хижины, висит простыня, закрепленная на веревке прищепками. За ней женщина прячет то, что обычно не выставляют напоказ: здесь она стряпает, ставит свой кувшин с водой. Она бедна, бедна и ее лачуга, как все лачуги в этом квартале, которые отличаются друг от друга только запахом. Здесь свой запах — запах бедности. Здесь женщина продает себя… И кому?