Он постучал в дверь, как всегда стучал. Затем сильнее. Катрин спала, стук разбудил ее, она вздрогнула от неожиданности, хотела ответить, но вдруг накрыла голову одеялом, чтобы ничего не слышать. Сделала вид, будто ее нет дома, чтобы пришелец ушел, чтобы не встречаться с ним. Но Салех знал, что она дома, и хотел ее видеть. Этой ночью он все поставит на свои места. Если Катрин не откроет, он взломает дверь. Квартал не потерпит ее присутствия. Если бы она полюбила кого-нибудь из их квартала, если бы подружилась с одним из своих или даже стала бы достоянием многих из них, Салех мог бы еще понять ее. Конечно, ему будет больно, он будет жалеть о том, что связался с ней. «Неужели меня ей было недостаточно? — возможно, подумает он. — Разве я не угождал ей, не защищал ее? Во всем виновата ее нечистая кровь. Эта женщина не способна насытиться, не может довольствоваться одним мужчиной, не в состоянии ждать, если тот отсутствует или находится в тюрьме». Салех пытался найти оправдание Катрин, оставить ее в покое — она ведь ему не сестра, не жена. Он вообще никому никогда не навязывался: насильно мил не будешь. Если женщина не полюбила, не испытывала желания, не отдалась добровольно и ее душа пробуждается для другого, всякие отношения с ней фальшивы и бессмысленны. Однако Катрин преступила пределы дозволенного. Она отдавалась чужакам, их общим врагам, пренебрегла честью квартала, достоинством соплеменников, надругалась над чувствами заключенных. Ее поведение — предел низости. Такое нельзя простить, хоть она и пытается оправдаться, говоря, что ее запугали. Нет, грех ее простить невозможно… Да и чего ей теперь бояться? Смерти? Но ведь погибли же другие, а она своим поступком осквернила их память.
Мрак, ветер и дождь. Салех никогда не ищет защиты у темноты. Он не вор и не преступник. Ему нечего скрываться. То, что он делает, он делает ради квартала, ради его защиты и благополучия. Он отвел турецкую угрозу. Он не фанатик. Он любит рабочих, всех без исключения, любит всех и хочет жить со всеми в мире. Но другие — фанатики. Турки — фанатики. Хотят выселить всех арабов. А они не уйдут, это и их родина. Они подданные султана, и, пока это так, они тоже имеют право жить здесь и работать. Сами они нападать не думают, но, если такое случится, будут упорно сопротивляться любому нападению.
Мрак, ветер и дождь. Салех все еще на улице. Его не пугает ветер, дождь для него не помеха: ведь он сын воды, благословенной воды. И пусть льет дождь. Пусть оплакивает небо дела человеческие, пусть смоет следы чужих ног, оскорбившие в его отсутствие честь квартала, пусть он смоет грязь с души женщины, не пощадившей ни себя, ни свой род, ни свой квартал. А ветер? Он никогда не мешал Салеху распустить паруса и выйти в море. Ему ведом ветер сильный, ревущий, порывистый, жестокий, как безжалостная ярость. Моряку ли бояться штормового ветра на суше, если он не страшился его на реке или в море? Пусть ветер плачет… Он плачет по-своему. Плач ветра не пугал Салеха даже тогда, когда он был слаб и несчастен.