не лик святой, а самое что ни на есть кубло змеиное.
— Да, я слышала о том, — коротко ответила Матильда.
— Вот я себе и думаю: змей — он змею рознь. Сам я, как всякому доподлинно ведомо, змееборец, но ведь и то сказать, от нашего Светлояр-озера до вашего студеного Сновидона мы и сами змеиным путем пришли. Послал я туда нынче лазутчиков — разузнать что к чему. А к тебе пришел спросить: как в прежние-то времена с теми землями предки наши поступали? Бились или мирились? Или же иначе как?
— Чаще бились, — ответила Матильда, не удержав предательского всхлипа.
Король Гарольд замолчал и пристально уставился на будущую супругу.
— Пошто слезы льешь? Или по батюшке убиваешься?
— По батюшке, — краснея, выдавила Матильда.
Мстислав оглядел ее с одной стороны, затем с другой, будто не видал ранее:
— Ужо тебе, Мотря, не к лицу врать-то. Не отца ты сейчас поминаешь.
— Не отца, — еще ниже склонила голову королева.
— Тогда кого же?
Дочь Генриха Боклерка молчала.
— Что ж молчишь? Ответствуй.
Матильда чувствовала, как падает вниз сердце и сплетаются в комок все невысказанные слова, перехватывает дыхание, и слезы вновь заливают щеки.
— Ладно, не говори, и без того знаю. О молодце заморском убиваешься. Так ведь?
Матильда кивнула.
— А он, ишь, сокол залетный, крылья расправил и упорхнул.
Матильда почти без чувств рухнула на колени.
— Встань, встань. Не пристало, — подхватил ее Мстислав. — Разве ж непонятно… Я вон хоть и не стар, да в летах. А тот, недовешенный — юн да пригож. Встань… Корить тебя не буду. Но уж совратителю, не обессудь, кол острый. — Король собрался хлопнуть в ладоши, чтоб позвать мажордома.
— Не губи! — Матильда схватила его за руки, не давая свести. — Не губи, мой повелитель!
Мстислав помрачнел:
— Что, уж так не люб? — наконец выдавил он. — Чем же я тебе нехорош? Может, обидел когда? Злата ли не дарил, мехов ли? Может, когда прогневил?
— Боюсь я тебя, — тихо вымолвила Матильда. — Боюсь, как батюшку своего боялась. Ежели хочешь — голову мне руби. Я одна во всем виновна…
— Так, значит. — Гарольд высвободил руки и прошелся по комнате, выискивая, что бы сокрушить могучим ударом. — Значит, так…
Матильда стояла перед ним, замерев от ужаса, ожидая расплаты и благодаря небеса за то, что они подарили ей немного счастья перед гибелью.
— Вот как… — невпопад бросил Мстислав. — Ну, значит, и быть по тому. Сядь, Мотря, и выслушай волю мою. Сказывал ли тебе — сон мне дурной был. Поведал я тот сон мудрому Георгию, мниху[71] ромейскому. Растолковал он его, и когда правду сказал, то приключилось с братцем моим родным, от меня неотличным, беда великая. Пал он от измены черной в отчих землях. А потому надо мне собираться в Киев-град, дабы самолично вызнать, что да как. Ты же здесь — в дому — хозяйкой останешься. Дружину я тебе отряжу немалую, советников путных… Правь тут пока именем моим. А ежели не вернусь через один год, один месяц, одну неделю и один день, то почитай себя свободной от слова, мне данного. И коли так, то и живи, как знаешь.