В световом году (Кублановский) - страница 32

Повернем-ка, мой ангел, назад,
чуть не в детства ангину и смуту,
чтобы стало как раз в аккурат
торопить дорогую минуту.

ДОЖДЬ-67

Поток пространства из поймы времени
вдруг вышел и — затопил до темени,
помазав илом мои седины
и не сполна приоткрыв глубины,
чью толщь не просто измерить лотом,
о чем поет, обливаясь потом,
ногою дергая, бедный Пресли —
и нет бесшумнее этой песни.
То наша молодость — юность то бишь,
сперва растратишь — потом накопишь:
телодвижений, изображений
на старость хватит, как сбережений,
и мне, одетому как придется,
и той, которая отзовется
в наш первый день до поры холодный
и вдень последний бракоразводный.
А между ними — дней мотыльковых
неисчислимая вереница,
куда бы ищущих бестолково
переметнуться, переселиться.
Вернее, в царстве глубоководном,
где очертанья смутны и зыбки,
они свободны,
как стаи там мельтешащей рыбки.
…Когда мы заполночь на Таганке
искали выпивку на стоянке,
ты соглашалась, сестра по классу,
что время брать не тебя, а кассу.
И зыбь дождя покрывала трассу.
Все звуки улицы, коридора
у нас в берлоге; но до упора
мы спали, не озаботясь прежде
о малонужной сырой одежде.

РАЗВИВАЯ МАРКУЗЕ

Памяти 68-го

1
Освистав леграновский мотивчик,
безоглядно ты сменила стиль
и уже давно не носишь лифчик
и штанами подметаешь пыль.
Но еще не зажила обида,
ибо выходило так подчас,
что пренебрегал твоим либидо,
Изучая то, что сделал Маркс.
И когда в прозрачную кабинку
заходила голая под душ —
я спешил скорей сменить пластинку,
не поверив в розовую чушь.
И когда вдруг космы вороные
распускала махом по спине —
меры революции крутые
виделись оправданными мне.
Но пока ажан фундаментально
новый штурм готовит где-то там,
ты впервые леворадикальна
и отнюдь не безразлична нам.
Отдохнем от предстоящих схваток,
подсознанье вышло из глубин.
Друг, форсящий клешами до пяток,
заряжает рядом карабин.
2
Боже мой, и ты еще хотела,
вырвавшись в столицу из глуши,
в мастерской непуганое тело
продавать мазиле за гроши.
Он тебя, уже снимая пенки,
ест глазами, будто нувориш —
перед ним одна на авансценке
ты совсем раздетая сидишь.
Пусть тебе, жестокая, неловко
станет возле моего одра,
ежели поспешно драпировкой
не прикроешь пышного бедра.
Переутонченна и мясиста,
выглядишь уже не по-людски,
разлетясь на импрессиониста
радужные бледные мазки.
К лилиям, кувшинкам, их излову
я и сам не равнодушен, но
уступаю не цветам, а слову,
что теперь в груди раскалено.
Мой удел — с линолеумным полом
в невпрогляд задымленных кафе
заседая, ссориться с глаголом
и посильно мыслить о строфе.
3

H.G.

He мешая сонным рыболовам
куковать в преддверии зимы,
под зонтом раскидистым не новым