Костя и Стас использовали технику живописи не только на стекле, но и под стеклом. Приемы росписи под стеклом казались особенно своеобразными и непривычными, они подчинялись странным законам мира, где объекты рождаются из собственной тени, а причины вытекают из следствия.
— Попробуешь? — предлагал Костя.
— Я плохой рисовальщик. Совсем никакой, — отнекивалась Лаврова.
Костя брал ее пальцы и выводил контур рисунка, затем она пробовала сама, и у нее ничего не получалось.
— Почему с тобой у меня получается, а без тебя нет? — спрашивала она.
— Наверное, только вдвоем у нас все получается, — улыбался он.
Лаврова пыталась также выдувать и разглаживать стекло. Не слишком успешно. Точнее, безуспешно. Она ругалась и смеялась над своими «пытками» вместе с Костей и Стасом.
— Буду со стороны восхищаться чужим талантом, — наконец решила она.
— Бездарь, — беззлобно поддел ее Стас.
Она показала ему язык.
Галерея Костиных выдумок и фантазий становилась бесконечной и неудержимой. Она вилась коринфским кружевом в метеоритных потоках вкраплений цветного стекла, плела венки из романских башен, шпилей готических храмов и луковиц минаретов. Кружилась в фантасмагорическом танце многоцветных райских птиц, крылатых драконов, стрекоз и единорогов. Жонглировала раскаленными материками и тусклыми пятнами мировых океанов во время парада далеких и близких планет. Вышивала на реющих орденских лентах, флагах и знаменах гербы, экслибрисы, зеркальные отражения инициалов, его и Лавровой. Жила в полуночном индиговом небе среди млечного пути из прозрачных россыпей пузырьков воздуха и водила там странные хороводы с затуманенными лунным светом ночными бабочками, взявшись за их крылья с узорами из немигающих человеческих глаз.
* * *
Через три недели беззаботного счастья позвонил Минотавр.
— Есть предложение, — начал он.
— Я занята, — перебила его Лаврова.
Минотавр и его сын стали далеким прошлым.
— Надумаешь, позвони, — апатично произнес Минотавр.
Лаврова засмеялась и положила трубку. Ее ждал Костя.
— Свет очей моих, — сказал он, взял ее на руки и закружил по комнате.
Глаза Лавровой наконец-то снова лучились, она напевала мелодию вальса. Костя кружился, держа ее в своих руках, пока они без сил не упали на кровать.
— У тебя лицо Мадонны. Когда я впервые тебя увидел, я сказал Стасу: «Если эта девушка не будет моей, я умру».
Лаврова смотрела на него блестящими глазами и думала: «Вот дурачок. Глупый, милый дурачок».
— Знаешь, что меня больше всего в нем цепляет? Глаза без зрачков, — Костя склонился над репродукцией. — Странное чувство, правда?