Ее голос звучал довольно холодно, когда она сказала:
— Может быть, мне удастся помочь вам вернуться?
— О, думаю, вы с этим справитесь, ангелочек. Но только я слишком ленив, чтобы рассматривать такую перспективу.
— Вы не поняли. У меня есть письмо…
Он резко бросил трубку и с силой выдохнул воздух. Затем подошел к камину и помешал обгорелой палкой отдающую сыростью золу. Он решил развести огонь после завтрака, самонадеянно предположив, что его желудок в состоянии удержать хоть какую-нибудь еду. Джефф чувствовал странную, необъяснимую печаль после разговора с этой женщиной. Ему было жалко, что Гейб Меррит, кто бы он там ни был, умер. Что ему самому уже стукнуло сорок пять лет, что он законченный алкоголик и занимается на песчаной косе этого прекрасного острова медленным самоубийством. Возможно, он должен был попытаться встретиться с ней. Но, разумеется, он никогда не решился бы на это за стенами своего дома, и ей пришлось бы долгие часы дожидаться его в одном из ресторанчиков и чувствовать себя при этом последней идиоткой.
Джефф вернулся в спальню, где все еще попахивало пьяными любовными утехами. За окном растекалась голубизна дня. А девушка лежала в прелестной наготе, свернувшись, как котенок, среди простынь и одеял, наброшенных на нее Джеффом. Эта чудо-девочка, студентка-второкурсница Редклифского колледжа, проводила свои каникулы на Гулль-Айленде, обслуживая столики в одном из дорогих ресторанов за нищенское жалованье и жалкие чаевые. Она потихоньку подобралась к его отмели, что часто делали разные очаровательные девочки, и увидела его, когда он одиноко бродил среди дюн лишь по привычке к подобным рекламным трюкам.
Она вышла на отмель в своих джинсиках и свитере, а ее шелковистые волосы, рассыпавшиеся по ветру, время от времени падали на ее веснушчатый нос. Он позволил ей излить душу в рассказе о смутных временах, которые наступили на земле после золотого века просвещения, дарованного людям годами благословенного царствования его семьи. В ее глазах даже появились слезы, когда она заговорила о трагедии, случившейся со старшим братом Джеффа. Он пригласил ее пообедать в ресторанчик, хозяин которого хорошо знал его и усадил их за столик в углу, подальше от любопытных глаз. Они поели крабов, выпили шампанского и вернулись к нему домой, где всю ночь занимались любовью. Как и остальные, она была почти невыносимо, рабски покорна в постели. Для Джеффа такое расслабление было просто необходимо, как текущий ремонт.
Она шевельнулась и выгнулась всем телом, как пробуждающийся фавн, и Джефф изумился, что с ним всегда случалось при виде столь поразительно гибких и совершенных форм. Она была смугла, по-девичьи очаровательна и напоминала своим телом сказочного эльфа. Он иногда грезил наяву, расставляя мысленно этих чудо-девочек как на витрине и подолгу рассматривая их, собранных вместе. Их возраст приходился на тот короткий период в жизни женщины, когда она может заставить петь и играть кровь в жилах мужчины. Период, когда формируется женская грудь и с голубиной нежностью и теплотой опускается в ладони мужчин, когда завитки волос между длинными ногами светятся, как янтарь… Он любил этих девчушек, потому что не было в них даже намека на какое-нибудь уродство, дурной запах или обрюзглость. Конечно, прежде всего он любил их за то физическое совершенство, к которому стремился всю жизнь, которым на короткое время одарила его судьба, но он сам все растерял. Уродство и старость, которые он ненавидел в женщинах, были доказательствами его собственного банкротства, и он пользовался услугами этих нимфеток, чтобы сохранить хоть какие-то иллюзии. Но это никогда не срабатывало.