В имперский период мы знаем несколько сопровождавшихся «матриархатами» кризисов, самый острый из которых в относительно близкую имперскую эпоху относится к 1811–1817 годам. Баронский титул, полученный в 1722 году, в период «первого строгоновского матриархата», безусловно, поднял самооценку фамилии солеторговцев. Один из новоиспеченных баронов, Сергей Григорьевич, возможно, обеспокоенный сомнительными правами на титул, поставил себе целью выразить новое положение рода средствами архитектуры в качестве «легимитизации герба». Не сразу, а только со временем, но, главное — до смерти он успел возвести настоящий «баронский дом», который отчасти вследствие своего положения, частично вследствие плана архитектора Франческо Растрелли, в значительной мере реализованного только век спустя, оказался более других домов знати приближен к императорскому дворцу.
Возведение дома на Невском проспекте в Санкт-Петербурге повлекло за собой формирование «двора» при Строгоновых, и в известной степени, и наряду с иными обстоятельствами, превратило Александра Сергеевича из баронов в графы. Здание, таким образом, состоялось в качестве «графского дома», хотя для этого Строгонова важнейшей формой самовыражения был не дом, а храм.
В Александре Сергеевиче Строгонове мы видим главный «продукт» петровских реформ. Он стал для своего рода тем же, что император Петр для российского государства. Везде и во всех областях мы видим его начинания, его работу, его успехи. Одно, а затем и другое большие путешествия Александра Сергеевича в Европу обусловили интенсивное и экстенсивное развитие дома.
Хотя Андрей Воронихин не следовал буквально стилю Растрелли в фасадах и интерьерах, он нашел способ сочетать свои идеи с искусством и принципами предшественника. Получившийся сплав барокко и классицизма оказался весьма органичным, а диалог Растрелли и Воронихина — залогом оригинальности здания. Третий корпус понимался зодчим как Картинная галерея, главная часть Кабинета (музея), а четвертый — как апартаменты графа Павла Александровича, второго, молодого владельца дома, который должен был пожертвовать своим честолюбием и согласился разделить кров с отцом. Это здание Воронихин только наметил, подобно Растрелли он оставил своим последователям нереализованный потенциал. Тогда же в первое десятилетие XIX века, которое следует признать золотым для Строгоновых, дом на Невском занял свое место в триаде дом-храм-сад. Близлежащий Казанский собор и удаленный Строгоновский сад оказались частью единой «алхимической программы».