– Это Жора, – отрекомендовал редкозубый. – А я, значит, Шурик.
Из-за особенностей дикции это прозвучало как: Фурик.
– Отлично, – сказала я. – Вот тебе аванс, Шурик. Тут половина оговоренной суммы. Вторую – сразу после окончания работы.
– И стольничек сверху. За энту… за конспирацию.
Я безнадежно махнула рукой: дескать, что уж с вами поделаешь, Жора и Шурик, если вы такие умные партийные слова знаете: «конспирация»…
* * *
Откровенно говоря, это был один из самых неприятных моментов в моей жизни. Вид двух полусогнутых темных фигур, при слабом свете прицепленного к кресту на соседней могиле карманного фонаря ловко вскрывших захоронение и теперь споро углубляющихся в землю, вызвал у меня волны крупных мурашек по коже. Альберт Эдуардыч Сванидзе же и вовсе старался не смотреть на это, а разговаривал сам с собой и воровато озирался по сторонам, как стоящий на стреме домушник, подельники которого «берут» в это время «хату». Берт Эдуардыч явно был не в своей тарелке.
– Ты так выглядишь, как будто тебе не приходилось по долгу службы присутствовать на эксгумациях, – тихо сказала я сквозь зубы.
Он дернул головой:
– Да нет, приходилось, но чтобы вот так… незаконно… я даже не знаю, как себя вести, если там, в гробу, вдруг окажется этот… кого мы заподозрили в том, что он вовсе не умер.
– Ты что-то слишком чувствителен для следователя.
– А ты слишком непробиваема для женщины! Хотя я всегда подозревал, что женщины… женщины вообще удивительно черствые существа, хотя и кажутся более отзывчивыми и тонкокожими, чем мужчины… дело в том, что, некоторым образом…
– Опа! – громко сказал Шурик, вылезая из уже глубокой ямы. – Кажись, есть!
Сванидзе осекся. Ну что ж, на этот раз Шурик встрял удачно. А то неизвестно, куда завели бы Сванидзе его рассуждения о черствости женщин. Сванидзе посмотрел на Шурика, на его сутулую фигуру с длинными руками и негромко выговорил:
– До гроба докопались?
– Ага! Сейчас Жора его наверх подаст. Тяжело оно, да. Жись-то она – не сахер медовый. Но Жора… он потянет. Он вообще парень здоровый, роялю на седьмой этаж сволок, а выпил-то тогда всего ничего – поллитру хлебанул. Правда, неразведенного.
– То есть вы хотите сказать, что он там, внизу, один подаст гроб наверх?
– А что ж. Я приму. Гроб, в смысле. Да вон он лезет.
Я вздрогнула:
– Кто?
– А гроб, – беспечно проговорил Шурик, и я увидела край обитого, кажется, темно-красным шелком, присыпанного землей гроба. Шурик вынул из-за пазухи грязную фляжку, ловко потянул из горлышка, а потом водворил пойло на место и, споро подскочив к гробу, начал пособлять своему могучему напарнику. Гроб пошел. Сванидзе содрогнулся и снова воровато стал глядеть по сторонам, а потом забормотал что-то… дескать, следовало бы потушить фонарь, потому как видно издалека, и что могут увидеть и прибежать, а потом будут шить осквернение могилы по статье такой-то уголовного кодекса. Тем временем парочка могильщиков выволокла тяжелый гроб и бросила на свежую землю из разрытой могилы.