– Ну, это же не мешает вам делать детишек, а? – подмигнул Аркадий.
– Мы вообще не живем вместе.
Это обстоятельство доктора нисколько не смутило.
– Тогда ты просто мастер!
– Не-а, только учусь. – Антону стало скучно, он поднялся, протянул ладонь. – Бывай, Аркадий.
– Обращайся, – пригласил тот.
– Не мой профиль, – буркнул Квасов, покидая кабинет.
Сам того не ведая, док коснулся запретной темы.
Любовь…
С любовью было покончено под Цхинвалом: она подорвалась на мине.
Оставалась надежда, но Квасов честно старался обмануть ее, убеждал себя, что калека никому не нужен. Обмануть не получалось: надежда избрала партизанскую тактику и стала тайной.
Тайная надежда на поверку оказалась сильным противником. Квасов загонял ее в угол аргументами (мало ли молодых, здоровых и таких же одиноких?), ставил к стенке, расстреливал в упор, но уже через несколько дней выяснялось, что надежда перед смертью успела выбросить семена. Семена выпускали нежные ростки, и все повторялось заново.
Антон ненавидел себя за эту слабость (парни полегли, а он, слюнтяй, слабак, маменькин сынок, кисейная барышня) и боролся с нею всеми доступными средствами.
Такими средствами были: барышни, алкоголь в больших и очень больших количествах, культ воспоминаний о погибших в боях за Грозный и Цхинвал; частые встречи с братишками под аккомпанемент все тех же воспоминаний с разницей в географии; посильное участие в драках и скандалах с мирняком, гопотой, чиновниками всех мастей и уровней; тщательный уход за личным оружием – пистолетом «ТТ», переписка на форуме и редкое чтение военной прозы.
Но у каждого приема были побочные эффекты.
После ночи со жрицей любви нечеловечески хотелось напиться.
Общаясь с себе подобными, Антон все хуже понимал цивилов, сиречь мирных граждан.
Стычки и скандалы тоже грешили двойственностью: с одной стороны, становились потребностью, с другой стороны – оказывали непродолжительное действие. Злоба вытесняла тоску на пару дней, потом все возвращалось.
Водка обладала тем же эффектом: Антона вырубало из воспоминаний, одновременно вырубало из жизни, отчего жизнь лучше не становилась, напротив: ко всем мерзостям добавлялось похмелье.
Уход за пистолетом Токарева доставлял сомнительное удовольствие, в чем-то схожее с онанизмом. А в прозе, даже военной – аааа! засада! – всегда присутствовала любовь…
Все вместе и привело к тому, что даже друзья все хуже находили общий язык с Квасовым – Антон вспыхивал от малейшего трения. Это был забег на приз психиатрического отделения, в конце которого с распростертыми объятиями Квасова встречали антидепрессанты, транквилизаторы и нейролептики.