Пока они ели, Кэйхилл неоднократно порывалась рассказать ему, что́ она чувствует, и все же устояла перед таким искушением и довольствовалась легким, необременительным разговором.
Швейцар пригнал Бреслину машину. Когда они с Коллетт уселись в ней, Джо спросил:
— Хочешь вкусить от ночных увеселений?
— Джо, я… в «Миниатюр»?
— Нет, я тут, пока тебя не было, другое местечко отыскал. Перемены потребны душе, правильно?
— Как скажешь, Джо. Заодно узнаю, что новенького в Будапеште, только не очень поздно, ладно? Выпьем по одной — и вези меня домой.
— Доверься мне.
Всегда доверялась, только теперь вот уверенности нету.
Джо медленно вел машину по узким, петляющим улочкам Пешта, пока они не выехали на Ферешмарти-тер, где стоял памятник известному венгерскому поэту, именем которого была названа площадь. Миновав череду представительств авиакомпаний и правительственных учреждений, они добрались до площади Энгельса и расположенного на ней большого автовокзала. Прямо перед ними оказалась базилика храма Святого Стефана. Бреслин резко свернул к северу и спустя пять минут въехал на улочку и без того узкую, а тут еще больше сужавшуюся из-за налипших к стоянкам у тротуаров машин. Он отыскал среди них зазор и втиснул свой маленький «рено» меж двух других автомобилей. Они вышли из машины. Взгляд Кэйхилл скользнул вдоль улицы и уперся в огромную красную звезду над зданием Парламента. Она вернулась. Венгрия. Будапешт. Красные звезды и советские танки. Она была довольна. Странно, но, выбравшись из-под материнского крова в Вирджинии, нигде не чувствовала она себя настолько «как дома». Только здесь.
Бар не был ничем обозначен: ни вывески, ни окон. Только едва слышное бренчание на рояле выдавало его местонахождение, да и то не сразу разберешь, в какую из десятка темных дверей, украшавших бетонный фасад здания, нужно толкнуться.
Бреслин стукнул медной колотушкой на одной из них. Дверь отворилась, и крупный мужчина в черном костюме, с длинными сальными черными волосами принялся изучающе их разглядывать. Бреслин кивнул в сторону Кэйхилл. Мужчина отступил и позволил им войти.
Теперь музыка звучала громче. Пианист наигрывал «Ночь и день». Витавший в воздухе женский смех смешивался с его аккордами.
Кэйхилл огляделась. Клуб устроен почти так же, как и «Миниатюр»: бар у входа, сразу за ним маленький зал, в котором клиенты могут послушать фортепиано.
— Jo napot? (Как поживаете?) — обратился Бреслин к привлекательной женщине, волосы которой были крашены перекисью добела, а тело втиснуто в облегающее платье из алого атласа.