Чета Брюстеров прошла паспортный контроль, таможню и направилась к желтому «мерседесу» на стоянке у аэровокзала. Элен Брюстер забралась в машину. Ее муж, сказав водителю-туземцу: «Я ненадолго, всего несколько минут», — подошел к телефону-автомату и, сверяясь с записью на бумажке, набрал номер.
— Мне нужен Эрик Эдвардс, — сказал он женщине, снявшей трубку. — Он ужинает с вами вечером.
Вскоре к телефону подошел Эдвардс.
— Эрик, это Боб Брюстер.
— Приветствую, Боб. Только прилетели?
— Да.
— Довольны путешествием?
— Не особенно. Элен чувствует себя неважно, а я растекаюсь. Жарища.
— Ну, неделька приятного отдыха тут поднимет вас на ноги и освежит.
— Уверен, так и будет. Жаждем снова увидеться с тобой.
— Я тоже. Надо собраться.
— А что, если выпить по рюмочке уже сегодня вечером. Мы доберемся до отеля, освежимся и…
— Вечером я занят, Боб. Давай завтра, а? У меня свободный день. Пройдемся по морю на яхте, я приглашаю.
Брюстеру было все равно, к тому же он слишком обессилел, чтобы обсуждать дальнейшие планы.
— Не знаю, как Элен, — сказал он. — Позвони мне утром. Мы остановились в «Проспект-риф».
— Передай от меня привет тамошнему управляющему, — оживился Эдвардс. — Он мой хороший приятель, может, даже угостит тебя стаканчиком по случаю знакомства.
— Передам. Позвони мне в восемь.
— Извини, придется чуть попозже. У меня намечается долгий вечер.
— Эрик…
— Да?
— Жизнь очень осложнилась с недавних пор.
— В самом деле? Может, как раз потому вы с Элен так и утомились. Простота куда меньше выматывает. Завтра потолкуем об этом.
Эрик Эдвардс вернулся к столику с зажженными свечами в ресторанчике «Сахарная мельница», входившем в небольшой, всем доступный курортный комплекс на Эппл-бэй. За столиком сидела высокая величавая блондинка лет тридцати пяти, одетая в белое платье с очень глубоким вырезом. Кожа у нее сильно загорела и резко оттенялась белым платьем — так сверкают белизной на фоне темной кожи зубы местных жителей. Блондинке потребовалось много часов провести на солнце, прежде чем ее кожа обрела такой цвет. Кожа эта, особенно поверх грудей, уже намекала на шершавую заскорузлость, уготованную ей к шестидесяти годам.
У женщины были длинные ногти, покрытые радужным розовым лаком. На пальцах она носила массивные перстни, на каждом запястье сверкало по десять тоненьких браслеток.
Эдвардс был одет в белые брюки, белые легкие туфли на босу ногу и малиновую рубаху, расстегнутую до пупа. Его волосы, добела выжженные золотистым солнцем и седые на висках, так удачно сочетались, словно над ними трудился голливудский гример — небрежные их кольца падали на лоб, на уши, на шею. Черты его загорелого лица были правильно и резко очерчены, вместе с тем в них хватало жесткости, не позволявшей назвать такое лицо миловидным, а его обладателя — красавчиком. В его серых глазах таилось достаточно жизненного опыта и усталости от земных радостей, чтобы придавать им осмысленность и значимость.