Штурмовики пошли во второй заход. Дитрих, вывернув голову, с болезненным любопытством наблюдал за приближающимися в пологом пикировании самолетами. На их бронированных фюзеляжах искрились росчерки рикошетов зенитных снарядов и пуль. Вот их крылья озарились вспышками, и по земле хлестнули плети пулеметно-пушечных очередей. Земля рядом с ним вздыбилась от пламени и взрывов, зенитная установка перестала существовать. Дитрих потерял сознание…
Очнулся он оттого, что кто-то влил ему в рот несколько глотков шнапса. Дитрих закашлялся и открыл глаза. Над ним склонился Хельмут.
– Все. Они улетели. Ты не ранен?
Дитрих слабо застонал и медленно поднялся на ноги.
– Да вроде нет…
– Пошли скорее. Я видел дым над капониром. Русские «Иль-цво»! Проклятые «цемент-бомберы», снаряды зениток отскакивают от них, словно горох! – Он погрозил свинцово-серому небу кулаком.
Дитрих огляделся: рядом, задрав кверху четыре ствола, стояла изувеченная зенитка, вокруг нее изломанными куклами валялись тела солдат расчета. Он помог подняться своим стрелкам, и они вместе побежали к капонирам.
Самолеты уцелели. Кроме одного «Юнкерса». Бомба попала прямо в капонир, превратив транспортник в обломки. Погибли техники и экипаж. Венк стащил с головы летный шлем, остальные тоже обнажили головы.
– Бедняга Миллер… – только и прошептал он.
Самолеты и взлетную полосу подготовили только через два часа. Дитрих, стоя у крыла своего Ю-52, наблюдал, как внутрь грузятся раненые, обмороженные и те немногие счастливчики, у которых было официальное разрешение покинуть Сталинградский «котел» за подписью начальника штаба 6-й армии. На них всех было страшно смотреть. Небритые, изможденные лица, грязная форма, превратившаяся в обноски, заскорузлые, бурые от крови бинты. И было еще одно, что их объединяло: обреченность и смертельная усталость в потускневших от постоянного ожидания смерти глазах. Это не была та пресловутая стойкость, о которой не переставая трубило Министерство пропаганды Геббельса. Это было равнодушие приговоренных, просто с покорностью ждущих своей участи.
Невдалеке маячили рослые угрюмые солдаты в серых шинелях с тяжелыми бляхами полевой жандармерии на груди.
К Дитриху подошел обер-лейтенант Венк.
– Обреченные. Они все обреченные. И мы с вами тоже, – сказал он. – Фюрер обрек нас в угоду своих политических страстей.
Вильке бросил предостерегающий взгляд на жандармов. Венк только рассмеялся и махнул рукой:
– Бросьте, герр хауптман. Плевать я хотел на все эти условности! Считайте это последним желанием приговоренного к смерти.