Тогда Миша спросил, зачем она сознательно выбирает несчастье? Странный выбор.
Зоя серьезно ответила, что она ничего не выбирает, просто так получилось, и она сама не знает почему. Это как смена времен года. Или генетический набор, данный человеку от рождения… Словом, то, что не можешь изменить.
— Тогда страдай… Будет плохо — приходи. Я всегда у тебя есть! — сказал ей тогда Миша.
Зоя кивнула и проговорила не вслух, а про себя: «Спасибо, Миша… Это важно знать, что кто-то у тебя всегда есть. Хотя я, конечно, больше не приду к тебе. Даже если будет совсем плохо. Ну, потому что совесть-то надо иметь. Сама научусь справляться. Я сильная!»
А между тем она понимает, что если бы по-правильному, ей бы надо было влюбиться в Мишу, а не в Павлика, и все было бы хорошо — Зоя точно это знает, но… Она любит Павлика, который любит другую женщину.
Странная штука жизнь… Вот почему так?
Нет бы устроить, чтобы Барбара полюбила Павлика, а Зоя — Мишу, и было бы всем счастье, красота и гармония! А только нет… Для чего-то завернули всем четверым такую сущую поганку. А им теперь мучиться!
* * *
И мучились, уж вы не сомневайтесь… Павел бредил Барбарой и совершал в злом любовном бреду всякие глупости. Зоя страдала, потому что догадывалась о похождениях Павлика, и когда видела, как он, пропахший блудом, возвращается домой под утро, чувствовала немыслимую боль.
У Барбары не складывалось с Эдом, отчего она неделями не могла написать ни строчки. И даже сильный, волевой Миша грустил из-за любви к Зое, хотя светлая грусть не толкала его на разрушительные глупые поступки.
В эту печальную пору Зоя определила для себя формулу любви: любовь — это когда ты забываешь мобильный телефон дома, если любимый человек рядом с тобой.
Кто ей может позвонить, раз Павлик рядом? Все прочие ей неважны и неинтересны. Да хоть Папа Римский пусть звонит, ей-то что! Папа, конечно, вряд ли бы позвонил, а вот из модельного агентства, где она тогда работала, насчет важного кастинга вполне могли. Только Зою это не волновало.
А вот если Павлик, по своему обыкновению, пропадал куда-нибудь, Зоя, ожидая его звонка, часами вглядывалась в телефон, который издевательски молчал. Зачастую она так ничего и не дожидалась. Павлик не заморачивался по поводу элементарной вежливости или заботы — мог исчезнуть без предупреждения, заявить, что у него сегодня онегинская хандра и он никого не хочет видеть, высмеять ее восторженность: «Ну, в самом деле, Зоя, это смешно! Ты как будто восемнадцать лет провела где-то в темнице или в выгребной яме, а теперь дорвалась до настоящей жизни и кудахчешь, как курица: „Ах, „Щелкунчик“ в постановке Шемякина, прелесть, прелесть!“ „А выставка майолики — это же кусочек рая здесь, на земле, как ты не понимаешь!“ Как ты не понимаешь, что я устал от твоих щелкунчиков и кусочков!»