— И как?
— А вот как. Гляди!
Кузякин показывает пробитую пулей каску.
— Бьет враз, мгновенно. Одно скажу — отличный снайпер. А выстрела я, между прочим, тоже не слышал…
— А это что значит?
— То, что снайпер хорошо укрыт.
— Может, он стреляет из дзота? — высказывает предположение Тятькин.
— Нет, дзот близко от вас. А немец находится по моим предположениям далеко от «передка». Он достает лишь первую траншею. За ней убитых нет. Значит, он где-то на расстоянии километра от вас. Вот где его искать нужно. От артиллеристов я, правда, кое-что увидел, но проверить надо.
Едва смеркается, Кузякин уходит опять и возвращается поздно ночью продрогший и усталый.
Наскоро ужинает тем, что ему оставили, развязывает вещмешок, достает измятую школьную тетрадь, садится ближе к очажку и что-то чертит.
— Нашел, где фриц сидит? — спрашивает его Тятькин.
— Нет, не нашел.
— Плохо.
— Да, плохо.
— А чертишь что?
— Схему. Понимаешь, я побывал на капэ батальона, потом на всех тех местах, где лежали убитые снайпером, и пришел к выводу, что он ведет огонь с дальней дистанции, но в довольно узком секторе. Что-то мешает ему стрелять в стороны. А мешать может, например, амбразура или что-то наподобие ее. Значит, немец стреляет из глубины какого-то помещения. И выстрела поэтому не слышно. Уяснил, ефрейтор?
— Уяснил. Жаль, помочь тебе не можем. Вот если бы нам перископ разведчика…
— Да, неплохо бы.
— Слышь, Кузякин, а если чучелу какую сделать да потаскать ее на веревке?
— Такого воробья на мякине не проведешь. Не клюнет он на дешевую приманку, землячок. Он, гад, бьет наверняка. И, заметь, все в голову. А у чучелы твоей только зад виден будет. Что касается помощи, то погодь малость, она нужна будет. И поможешь мне ты, Тимофей.
— Ладно, давай.
Утром вражеский снайпер напоминает о себе: ранен наш телефонист. Кузякин еще курил, собираясь куда-то идти, как вдруг через лаз послышался голос нашего телефониста.
— Помогите, братцы.
Быстро вылезаем наружу. Телефонист стоит в траншее, держась левой рукой за раненое правое плечо. Он бледен настолько, что веснушки на лице теперь кажутся огненно-красными.
К счастью, ранение легкое. Пуля лишь разорвала кожу.
— Как это тебя угораздило? — спрашивает телефониста Кузякин.
— Да забылся я. Приподнялся из ровика и…
— Ну ладно, ложись, отдыхай. Ночью пойдешь в санчасть.
— Не пойду. Перевязали и спасибо. Заживет.
— Сказано: пойдешь! — Иван Николаевич повышает голос, но глаза его теплеют, с каким-то затаенным восторгом смотрят на веснушчатого красноармейца.
— Товарищ старший сержант, я ведь не ваш подчиненный. Я из взвода связи батальона. Лейтенант обязательно разрешит мне остаться.