Расстроенный дозорный наверху передал этому матросу бинокль, выбрался из бочки и спустился на палубу, где приостановился на минуту, устремив взгляд на мостик, и просигнализировал выразительно руками: «Фонтанов нет!» — как бы в оправдание, но Ларсен демонстративно игнорировал его; тогда он с вызывающим видом отвернулся и нырнул в люк.
Через некоторое время, когда и новый дозорный прокричал: «Фонтанов нет, сэр!», Ларсен словно очнулся и стал швырять себя из стороны в сторону меж поручней маленького мостика — не больше трех шагов в длину, чем напомнил мне черного медведя в клетке, которого я видел в зоопарке в Претории.
Я сидел и разговаривал с кочегаром, как вдруг тот сделал мне предостерегающий жест:
— Нкосан, тебя зовут!
— Вы звали меня, сэр? — еле смог выговорить я от быстрого бега, сунувшись на мостик к капитану.
— Тебе лучше быть здесь. — В тоне Ларсена чувствовалось неодобрение, хотя слова были самые безобидные. — Отсюда лучше видно, когда появится кит.
А я желал остаться на палубе с Млангени, где мог бы свободно лазить по всему судну, среди множества новых для меня и удивительных предметов, так аккуратно расположенных и смонтированных на судне в самом что ни на есть классически морском стиле, что все они в моем воображении при ласковом свете субтропического зимнего солнца превращались в настоящие сокровища. Простая веревка, уложенная витками в круг рядом с гарпунной пушкой, позади лебедки, и сверкающие металлическими частями деррики (1 Деррик — небольшой подъемный кран на корабле.), шлюпбалки — все это представлялось мне необыкновенно прекрасным. Хотелось облазить судно и пощупать собственными руками каждый предмет, каждую деталь, чтобы понять назначение и смысл ее употребления. Это желание возникло еще накануне при первом взгляде на, «Курда Дансена». В сравнении с другими китобойными судами, теснившимися в Порт-Натале во время нашего отплытия, он выглядел самым молодым, а юношеские пропорции делали его очень привлекательным, как бы специально созданным для того, чтобы будоражить мальчишеское воображение.
Вместо этого мне пришлось торчать теперь на маленьком мостике, физически и душевно чувствуя себя все время стесненно, как будто я покушался на чужую площадь, предназначенную только для рулевого и неукротимого, не находящего себе места капитана.
Но вот утренняя активность океана пошла на убыль. Не видно уже было ни дельфинов, ни белух на успокоившейся морской глади, и только маленький темный «парус» — спинной плавник акулы — оставался вместе с нами на вахте. Любопытно, что это обстоятельство нисколько не раздражало нашего нетерпимого капитана. Наоборот, он то и дело оборачивался назад, чтобы удостовериться, на месте ли «парус». И даже нарушил по этому случаю свое сумрачное молчание, проговорив: