Так что, если вернуться к тем трем путникам, с которых я начал этот рассказ, то более всего я склонен представлять, что это просто друзья, ушедшие из надоевшего поселка на выходные дни. Февраль, на юге показалось краешком солнце, и они решили это дело отпраздновать. Остановятся на ночлег, укрепят палатку. Заберутся внутрь, разожгут примус, станет тепло. Откроют положенное на ужин количество банок, напьются чаю. Залезут в спальные мешки, поговорят перед сном, покурят, помолчат, ощутят «всю полноту своего бытия». И спать. А над палаткой северное сияние в виде широких, свивающихся лент, какие с многозначительным латинским изречением помещали на старинных гравюрах. Например: «Natura naturans — et natura naturata»» — «Природа творящая и сотворенная». Хорошо!..
Борис Василевский
Он появился из тумана у ступенек веранды уже в сумерках. Фермер соскребал грязь с ботинок об острую железную скобу и не спеша повернулся, заслышав мягкие шаги по влажной земле. Когда глаза их встретились, зулус поднял правую руку в церемонном приветствии и сурово произнес:
— Инкосана...
На зулусе была старая военная шинель из хаки, потемневшая от грязи, подол которой лохмотьями болтался вокруг голых икр, левой рукой он волочил за собой нобкерри (1 Нобкерри (африкаанс) — палица, дубинка с больших тяжелым набалдашником.), посох и небольшую ветку дикой оливы с увядшими тускло-зелеными листьями. Рядом с ним с узелком стоял босоногий мальчик, по внешнему виду которого можно было безошибочно установить, что это сын зулуса. Отец больше не произнес ни слова, вежливо дожидаясь, пока белый человек узнает его или спросит, кто он такой.
Фермер поглядывал то на отца, то на сына, и его внезапно озарило: из мрака тридцати прошедших лет всплыло в памяти красивое юношеское лицо.
— Ха, да это же Матан! Я узнал тебя!
Зулус быстро поднял голову и расцвел в улыбке. Сверкнули белые зубы, на какое-то мгновение смягчились тяжелые черты лица.
— Ты из тех людей, инкосана, кто редко ошибается.
— Я бы этого не сказал.
— Ты с возрастом стал больше похож на отца, и его голос вновь заговорил в тебе. Но я вижу у тебя шрам...
Белый пробежал пальцами по шраму, который начинался от уголка глаза и исчезал в волосах.
— Это меня пулей задело во время войны. Уже хоронить собирались.
— Вместо этого ты похоронил своих врагов, — сказал Матан. — Нет большей чести для мужчины, чем следы битвы на лице.
— Я бы этого не сказал, — повторил фермер. — Постой-ка, ты ведь с дороги, замерз и обессилел. Поди согрейся и поешь немного. Поговорим после.