— Чье это хозяйство? — спросил я.
— Человека, — ответил он.
Опять Гюнтас не скрывал своего удивления — мол, кто еще может жить там?
— А чем он занимается?
— Работает, — односложно ответил Гюнтас.
Но по моему лицу понял: ответ не удовлетворил меня. Некоторое время спустя добавил:
— Строит дом...
Конечно же, нетрудно было понять Гюнтаса. Он рос в добром доме, где умеют и любят работать; родился на природе, а когда стал догадываться, что мир огромен, представил его таким, каким видел и воспринимал эти места: мир из отдельных островков жизни посреди леса, со скотными дворами, павлинами, кабанами, угодьями и птичьими домами, понавешанными на всех деревьях и телеграфных столбах мира.
Глядя на Гюнтаса, я вспомнил слова моего знакомого биолога-охотоведа из Вильнюса, Альфонсаса Матузявичуса. Он говорил: «...Если человек с детства соприкасается, например, с утками, он без них больше не может жить и сделает все, чтобы утки были, как в детстве. И для этого он будет стараться...» И еще, именно человек природы призван защитить зверя, лес, охранять свое окружение. «Представьте, — рассуждал он, — если в поле много фазанов, то это не в диковинку, но если же фазан в единственном числе, то каждый захочет поймать его, принести домой... Все остается в человеке с детства... Я подхожу к гнезду и закрываю рот, чтобы не дыхнуть, — меня так учили, учили не трогать гнездо...»
— Гюнтас, — поинтересовался я,— ты знаешь, сколько птичьих домиков здесь?
— Четыреста будет... — ответил он не задумываясь.
Дождь не собирался утихать. Лесник вскоре пришел с двумя парами болотных сапог, бросил их тут же на пол и, выдавив из себя что-то похожее на улыбку, сказал:
— Без отца разговора о себе не получится...
Это прозвучало у него как нарушение обета молчания — с момента возвращения из райцентра он не проронил ни слова.
Скинув ботинки, он стал наматывать портянки и жестом пригласил меня сделать то же самое.
— Пойдемте в лес... Я скажу вам об отце. — Он вяло посмотрел на мои руки, как я обхожусь с портянками, но промолчал. Не высказал своего неодобрения
— У отца было две дочери, а он хотел и сына, поэтому родился я.
Лесник встал, походил, а я, обувая не в меру великие сапоги, подумывал уже: Витас как человек, смирившийся с неизбежностью беседы со мной, предлагает свою манеру разговора...
Он надел черную прорезиненную куртку, а мне протянул военный плащ с капюшоном. Надел форменную фуражку — кажется, она заменяла ему всю экипировку лесника. Вчера я осторожно спрашивал у Гюнтаса, почему отец его не носит форму, и понял. Витас надевает ее только тогда, когда уходит на обход или когда завершены дела по хозяйству и лето позади, в лесу наведен порядок вырублено гнилье — чтобы больше солнца получали хорошие стволы, заготовлен корм на зиму для зверей, очищены кормушки, приближается пора основной охоты. Тогда, осенью, начинают заезжать к леснику гости, в день начала охоты отец Гюнтаса как хозяин леса должен выделяться среди охотников и гостей особой строгостью облика... Конечно, и в этом был виден уклад жизни на хуторе. Она текла медленно, ровно, по законам, предложенным нерасторопностью окружающей природы. И потому-то эти сдержанные в своих чувствах люди жили в обыденности обыденно, а в особые дни — откровенно торжественно, важно...