Забыв об опасности, она осторожно приподнялась над расщелиной, молниеносно метнулась в невидимую стайку жужжащей мошкары, тут же подалась назад и жадно проглотила прилипшую к язычку мошку. Насытилась она скоро, и мир вокруг показался ей не таким ужасным, каким она ощутила его вначале.
Потревоженная внезапным и непрошеным вторжением, мошкара улетела. Гюрза удовлетворенно вытянулась, потерлась о шероховатую поверхность почвы, счищая с кожи колкие песчинки.
...Ночь прошла быстро и незаметно. Под утро остывшие камни сделали гюрзу ленивой и неподвижной. Она изредка открывала глаза, смотрела сквозь полусон на сереющий рассвет, на розовеющие на востоке облака, пока первые лучи солнца щедро и радостно не брызнули на влажные скалы. Стали видны редкие травинки, тень от которых упала на гюрзу. Солнце быстро согрело камни, выпарило из трещин накопившуюся за ночь влагу, разгладило на искривленных ветках деревьев сморщенную листву, заблестевшую сочно и глянцевито. Юная змея почувствовала в себе незнакомую энергию: под кожей волнообразно сократились маленькие, но упругие мускулы.
Вместе с солнцем вокруг пробуждалась и жизнь. На ветку близрастущего дерева села большая пестрая птица, молча повертела длинным черным клювом и вдруг запела чисто и протяжно. Пение ее разнеслось над скалами, угасая в голубых волнах дрожащего утреннего воздуха. Льющаяся мелодия заворожила маленькую гюрзу, заставила ее, забыв о ночном страхе, выбраться на свободное пространство, мягко приблизиться к кривым корневищам, цепко впившимся в сухую обветренную землю.
Птица тревожно вскрикнула, вспорхнула с ветки и полетела, оглашая утро резкими, пронзительными воплями. Гюрза растерянно закачала головой. Увидев ползущего по перекрученному корню муравья, хотела машинально слизнуть его, но резкий запах муравьиной кислоты, исходивший от суетливого насекомого, остановил ее.
Лежа меж корней расслабленно и лениво, она с надеждой поглядывала вверх, но там только покачивались от ветра покрытые редкой листвой ветки, а еще выше было синее небо, по которому неслись пушистые облака. Гюрзе было не по себе. Она ждала, что вернется птица и допоет свою печальную песню.
Неожиданно на залитое солнечным светом пространство выбежала мышь. Озираясь вокруг пугливыми бусинками глаз, она пробежала несколько шажков, подрагивая, остановилась, присела на задние лапки. При виде мягкого гладкого комочка гюрза почувствовала неукротимое возбуждение, подалась было вперед, но, напрягшись, остановилась, осознав с неожиданной и яростной горечью, что пока не в силах состязаться с быстроногим животным. Мышь, заметив движение змеи, вздрогнула всем телом. Пискнув, она бросилась наутек, отчаянно вскидывая маленькие розовые лапки. Мускулы гюрзы заныли от страшного напряжения, к горлу подкатила незнакомая алчность, рот наполнился липкой тягучей слюной. Возбуждение не спадало долго. Все еще дрожащая гюрза покинула свое укрытие, скользя, подалась по камням навстречу зовущим запахам сырости и неизвестных ей растений. Вскоре путь ей преградил небольшой горный ручеек. Гюрза увидела отраженные в воде облака, услышала аппетитное жужжание мошкары, отточенным движением схватила пролетавшую мимо мошку. Насытившись, она заползла под мшистый камень, прижалась к его пушистому боку и вдруг почувствовала, что впечатления сегодняшнего дня навалились внезапной усталостью. Сонно кружились и расплывались предметы и существа первого утра ее жизни. Эти образы не пугали гюрзу, они возникали рядом с засыпающим сознанием, ускользали в пористую землю... Гюрзе показалось, будто она снова в уютной тесноте скорлупы, и ощущение это было таким знакомым, таким безмятежным. Но вот пушистый туман укутал гюрзу и все, что было вокруг, ласковым прохладным одеялом. Гюрза уснула.