— Она очень страдает, но переносит это довольно хорошо, — серьезно сказал Джеймс. — Я делаю все, чтобы убедить ее вернуться к жизни. Прошло достаточно времени, и пора ей снова начать выходить в свет.
— Передайте ей, что я надеюсь вскоре увидеть ее, — сказал Пьер.
— Непременно, — ответил ему Джеймс. — Я ей скажу об этом сегодня же вечером.
«Сегодня вечером», — подумала Кэролайн. Он говорит об этом бале, как будто это обыденная вечеринка. Похоже, Эмили и Джеймс давно вместе. Кэролайн вдруг поймала себя на мысли, что Джеймс, возможно, помолвлен с Эмили. «Вполне возможно, — подумала она. — Ведь мужчины не тратят бешеные деньги на наряды девушек, с которыми они просто встречаются. Даже очень богатые мужчины. Судя по всему, у них очень серьезные отношения.
— Какой столик вам предложить? — спросил Пьер.
— Вон тот, — ответил Джеймс, показывая на один из столиков в центре зала, как раз рядом с огромной белой клеткой для птиц. Эта клетка, шедевр викторианского искусства, была размером с небольшую комнату, и в ней обитало несколько ярких тропических птичек, которые сидели на искусно посаженных цветущих деревцах. Клетку окружали пышные тропические заросли, кусты белого жасмина и алого гибискуса.
— Bien sur[4], — сказал Пьер Фонтэн, сопровождая их к самому лучшему столику на террасе кафе. — Мадемуазель Шоу… — Пьер подвинул для нее один из резных стульев возле столика.
Кэролайн кивнула и опустилась на мягкое зеленовато-белое сиденье, цвет которого очень удачно гармонировал с интерьером кафе.
— Пьер, принеси нам, пожалуйста, капуччино и пирожные, — сказал Джеймс.
Пьер Фонтэн считался кулинаром классической кухни, и его фирменными блюдами были птифуры, миндальные прямоугольные финансье и замечательные по вкусу картофельные тарталетки. Он удалился на кухню и через несколько мгновений вернулся с дымящимися чашечками кофе, приправленного сливками и корицей, и с подносом, на котором маленькие пирожные были разложены так искусно, что походили на рассыпанные драгоценности. Их просто жалко было есть.
Как только Пьер обслужил их и удалился, Джеймс коснулся руки Кэролайн и сказал:
— Прежде чем мы приступим к чревоугодию и обсуждению наших маневров, я хотел бы узнать кое-что.
— И что же? — спросила его Кэролайн, непроизвольно насторожившись.
— Что произошло с вами в «Элеганс»? Тогда, когда загорелся халат графини? Вы ведь просто застыли на месте.
Кэролайн опустила взгляд. Ей неудобно было вспоминать этот эпизод и ассоциации, которые он вызывал. Даже несмотря на то что голос Джеймса звучал дружелюбно, она не собиралась рассказывать об этом. Она никогда еще не обсуждала свое детство с кем-нибудь, даже с Селмой или Франческой, не говоря уже о графине. Это была ее личная боль, ее секрет, что-то такое, что она должна была изжить сама. И все же она была благодарна Джеймсу Годдарду за то, что он спросил об этом. У Кэролайн даже возникла потребность разделить хоть с кем-нибудь это бремя, рассказать об отце и матери, о насилии и унижении, борьбе, непонимании, проклятиях, пожаре, который разрушил их дом, том самом пожаре, который невольно разожгла она сама. Но сейчас было не время говорить об этом. Она еще слишком мало знала собеседника. Может быть, когда-нибудь, когда она узнает Джеймса Годдарда получше…