Старик, стоявший среди ночи перед ларцом в туфлях и коричневом пальто, ощутил острый холод лавки. Тем не менее он все еще не решался потушить свет. Так Он стоял, почесывая рыжеватые бакенбарды, и его голубые глаза, которые он никак не мог отвести от ларца, сердито поблескивали. Да, завтра вечером он вот так же будет стоять здесь, в своей лавке на Унтерангере, но "комодика" здесь уже не будет. Неприятная мысль. Домов на свете много. Пятьдесят две тысячи домов было в одном Мюнхене. А "комодик" был только один. Второго такого нет. "Голландец паршивый, черт собачий!" - выругался он, тяжело вздыхая, и направился в теплую комнату.
И вот он снова сидит в глубоком кресле, еще и еще раз взвешивает все доводы за и против продажи. Мало радости, если он сейчас продаст "комодик". Но если он его не продаст, то также радости мало. Он подумал: "Да, да, решение тяжелое, и времени немного". Утром рано он должен пойти к голландцу - или отказаться от мечты о желтоватом доме. Он подумал также, что утро вечера мудренее, что второго такого случая не представится, и о том, что он уже не юноша. А также о том, что копейка рубль бережет. Мысленно он уже видел себя в черном сюртуке, представляющимся жильцам своего дома в качестве его нового владельца. Затем - как он сообщает о покупке дома своим приятелям по "Клубу любителей игры в кегли". Они станут насмехаться над ним, но сами будут злиться, а он пустит им пыль в глаза, и они будут лопаться от зависти.
Антиквар Каэтан Лехнер поднялся с кресла, кряхтя оделся. Вот тебе и радости отцовства! Человеку, когда у него есть желание поговорить, приходится зимой, на ночь глядя, идти из дому. Он отправился в свой "Клуб любителей игры в кегли" с твердым намерением умолчать перед приятелями о своих планах относительно "комодика" и покупки дома. Если он скажет им, они будут дразнить его.
Затем он все же сказал, и его дразнили.
В этот вечер он выпил довольно много и на обратном пути ругательски ругал своего сына Бени, паршивца этакого, красную собаку. Войдя в переднюю своей квартиры, он услышал ровное дыхание спящего Бени. Не зажигая света, он, хотя и сильно был под хмельком, стащил с себя высокие резиновые сапоги, чтобы не разбудить парня, и осторожно пробрался к себе в кровать. Уже засыпая, он извлекал из своего зобастого горла тихие звуки старинной полузабытой песни: "Эй, старушка, не дури!"
18. КЕРАМИЧЕСКИЙ ЗАВОД
Возвратясь в Мюнхен после оформления брака с Мартином Крюгером, Иоганна попыталась заняться своей работой. В Гармише она время от времени испытывала острое желание вновь сидеть перед своим аппаратом и ждать со страхом и напряженным интересом того мгновения, когда в линиях почерка вдруг откроется ей характер писавшего. Но сейчас, сидя в привычной комнате перед своим письменным, столом, она находила все скучным и бессмысленным. Ей вспомнился раздражающий голос Гейера, когда он спросил ее: "Да, на каком основании?" Вспомнилось, как ее злило, что он щурил глаза, и как она быстро ответила ему: "Я обвенчаюсь с ним". Она старалась представить себе лица Жака Тюверлена, тетки Аметсридер, знакомых из Палас-отеля в Гармише, когда они узнают из газет о ее браке. "Кажется, я сделала глупость!" повторила она несколько раз, и над переносицей у нее прорезались три вертикальные складки. "Кажется, я сделала чертовскую глупость!" - сказала она наконец, против своего обыкновения, вслух.