Ботинки со стуком летят в угол, шелестит куртка, наверняка просто брошенная на шкафчик для обуви, зачем убирать свои вещи, если их уберет кто-то другой? Вот и Савин так думает.
— А дома-то никого нет, — громко огорчается он.
Я натянула на голову одеяло, разговаривать не хочется, думать не хочется, хочется пойти в ванную и хорошенько потереть мочалкой тонко нарезанные бедра, сначала возникнет острая боль, потом можно будет смотреть на кровь, вытекающую из твоего тела, — мне всегда это нравилось.
— Солнце мое, — не унимается муж, — а куда ты проводила наших питомцев? Сыновей, дочерей?
Он возится с одеждами около стула, трудноразличимый в темноте. Бряцает часами, аккуратно укладывая их на крышку древней конторки, своего рода раритет. Досталась нам из семейства Савиных. Савинский дед, авиационный профессор, спроектировал буквально на этой конторке то ли самолет, то ли ракету. Савин любит конторку своего деда, носится с ней, недавно обдирал наждаком, полировал, покрывал ядовитыми лаками — все это называлось «реставрировать» и выбило его из жизни примерно на месяц. Рядом с часами, непременно слева, муж кладет мобильный телефон, второй мобильный телефон и ключи от машины — с краю, непременно с краю.
В хорошем настроении, затягивает песню:
«Долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей…»
— Спит, — ошибается он и продолжает петь про Землю. Говорю же, хорошее настроение. Наверное, был с Марусечкой, обсуждал ее удачную постановку на учет в женскую консультацию, потом немного поработал, потом поставил машину, выпил по дороге домой бутылку пива, никакой мороз не в силах победить савиновского желания выпивать по дороге домой бутылку пива, просто летом их бывает две.
Оглушительный звонок телефона, что же это за безумная громкость, к чему она, могла бы я спросить, если бы сама не установила ее таковой. Когда работаю, часто слушаю в наушниках что-нибудь ностальгическое — Тома Уэйтса, Ника Кейва или Бригаду-С, несочетаемо, но хорошо, и требуется телефон, звонящий громко.
— Алло, — шепчет Савин, практически беззвучно, и — на цыпочках, клянусь! — выходит из спальни.
Как будто бы не он сейчас во весь голос распевал патриотические песни.
Выходит в коридор. Под одеялом хорошо, тепло, но плохо дышится, немного высовываю нос и часть щеки, она мокрая. Разве я плачу?
Очевидно, муж закончил телефонный разговор, потому что трудно представить, что он кому-нибудь из абонентов стал бы фальшиво мурлыкать в трубку:
— Oh, Carol, nobody’s done it before, Oh, baby, you’ve opened the door…
Однако диапазон широк, звучно шмыгаю я носом, тут тебе и Людмила Зыкина, тут тебе и «Smokie», — вот что значит общее развитие…