Юра поднялся на веранду, положил на стол пластиковый пакет из «Магнолии». Сел, не глядя на Павла.
— Ты чего как неродной? — спросил тот. — Степан уже забегал, спрашивал, когда ты будешь. Хочет оказать поддержку.
— А Маша не приходила?
— Маша? — Павел рассмеялся. — Соскучился?
— Нет ее!
Павел, улыбаясь, смотрел на Юру.
— Совесть мучает?
Тот кивнул.
— Знаешь, это хорошо, что она… все выбросила, а то я бы, наверное, не решился уйти! — выпалил он вдруг. — В смысле, окончательно…
— Твое барахло на чердаке, — сказал Павел. — Кое-что я уже принес обратно.
— Как ты догадался? — обрадовался Юра.
— А куда это еще можно было деть? Машка никогда ничего не выбрасывает. А ты… если решил, то не разводи тут детский сад — если бы не она, если бы не я, то я бы… то да се. Решил? Все.
— Знаешь, я вчера как увидел ее… такая тоска взяла. Думаю, неужели обратно? Даже жить не хотелось. И сына жалко…
— Обратно не будет. Машка больше не придет. А сына станешь брать на рыбалку. Теперь можешь купить удочки. Заберешь машину…
— Откуда ты знаешь?
— Про удочки?
— Нет. Что она не придет.
— Знаю.
Юра недоверчиво смотрит на Павла. Сосредоточенно думает. Потом говорит:
— Ты отдал ей квартиру?
— А тебе жалко?
— Нет, но… а как же ты?
— А я тут, с тобой. Не против?
— Павлик… — произносит Юра, заикаясь. — Павлик… честное слово, ты мне… как брат! Я для тебя все! Мы тут так заживем! — От избытка чувств он вскакивает с плетеного кресла и падает обратно. — Павлик! Если бы ты только знал!
— Договорились, — отвечает Павел, которому уже надоела тема семейной жизни Юры. — Ну, где там Степан?
Они засиделись допоздна, как всегда. Разошлись, когда начал накрапывать мелкий теплый дождь. И Юра, наконец, высказал то, что мучило его.
— Значит, ей квартира дороже? Да?
— Пошли спать, — ответил Павел. — Тебе не все равно? Главное — свобода!
* * *
…Иллария сидит на диване. На журнальном столике перед ней разложены листки бумаги — история ее жизни. Имена, даты, суммы… Милицейские протоколы… И фотографии. Она на диване рядом с Онопко. Онопко с выпученными от ужаса глазами закрывается рукой. Он же в крови, без сознания. Она рядом, полулежа, юбка задралась, прядка волос упала на глаза. Она не помнит, когда Кирилл снимал ее. Она вообще мало что помнит. Только как ее тошнило… Иллюзия ее участия налицо. Не отвертишься.
И последняя фотография — как издевка: она рядом с мэром на каком-то юбилее… Мэр, радостно улыбаясь, смотрит на нее, в глазах восхищение. Она отбрасывает снимки, откидывается на спинку дивана. Ей есть что терять. Ее мир, который она почитала незыблемым, покачнулся и может рухнуть. Она вдруг вспоминает о Речицком — а что, если рассказать ему все? Он поможет. «Все? — думает она через минуту. — Исключено!»