- Товарищ майор, - перебил коменданта Владимир, - а может, пусть пока поживет… она, в отличие от умершей, в стойле нормально стоит…
- Послушай, лейтенант, - повысив голос, властно заговорил майор, - не разводи антимонию… Или ты хочешь потом, до конца жизни, за всех своих передохших лошадей платить?!.. Немедленно выполняй мое распоряжение!
- Есть.
Положив трубку на панель телефона, Владимир снял с головы фуражку и провел ладонью по вспотевшему лбу, в голове у него помутилось.
Лошадей он полюбил в самом раннем детстве, когда еще жил в селе. И попав служить на эту горную пограничную заставу, использующую в службе лошадей, он словно вернулся в то раннее детство, испытав от этого какой-то душевный трепет. И вот теперь, повинуясь чужой воле, он должен совершить, как ему показалось, что-то ужасно постыдное.
Через десять минут лейтенант выехал из заставы, чтобы выполнить полученный приказ. Рядом с ним ехал на лошади, оказавшийся свободным от службы, рядовой Коробков - уже дослуживающий свой двухгодичный срок, невысокого роста, со смуглым лицом и карими глазами, солдат. За ними, с обреченностью во взгляде, покорно брела, осужденная к смерти, молодая китайская лошадка. Покинув, не по своей воле свою таинственную даль, она теперь должна будет навеки остаться здесь – в Советской земле. А Владимир, время от времени бросая на нее свой тревожный взгляд, чувствовал, как в нем зарождается какое-то гнетущее чувство своей вины перед ней и стыда, за причастность к совершаемому.
Отъехав от заставы километра на полтора, рядовой Коробков, указывая рукой вправо на ущелье, уходящее высоко в горы, обращаясь к офицеру, сказал:
- Посмотрите, товарищ лейтенант, мне кажется, что это место подойдет…
- Да, пожалуй, - отозвался Владимир, оценивающим взглядом осматривая широкую каменистую лощину, покрытую по краям густым кустарником и высокими сосновыми деревьями.
Остановив своего коня, он спрыгнул с седла, взял у Коробкова его автомат, веревку и, потянув лошадь за собой, сказал ей:
- Ну что, пойдем милая…
Кобылица послушно пошла за ним следом, стуча копытами о камни, и в этом покорном ее движении, было столько доверия к нему, что от этого, ему стало на душе еще противнее, он чувствовал, как острая жалость к этой, пусть и чужой ему, несчастной лошадке, охватывает все его существо.
Наконец, поднявшись по ущелью метров на двести, Владимир остановился возле огромного серого камня и обернулся к лошади. Некоторое время они смотрели друг другу в глаза не отрываясь, как заколдованные, при этом Владимир чувствовал, как какой-то твердый комок подкатывается к самому горлу, мешая дышать. С трудом сглотнув его, он дрожащим голосом произнес: