Жена судьи недаром так беспокоилась насчет обеда: крошечный горшочек с супом дымился на плите. Два зарезанных, тощих голубя ожидали минуты, когда привычная рука отправит их на сковороду. Но привычной руки не было – в кухне царствовала невозмутимая тишина, нарушаемая только жужжанием залетевшего шмеля и бессильными ударами его крыльев в оконное стекло.
Само собой разумеется, что преданная горничная, имевшая „одно сердце и душу“ со своей госпожой, постаралась уклониться от новой встречи с неприятным посетителем так же, как и обитательница мансарды!
Вернувшись в комнаты, Маркус заметил следы слез на кротком лице больной, которая старалась скрыться от него за занавесками.
Судья пытался приладить к подставке три или четыре сигары, остатки тех, ради которых лесничему пришлось сегодня идти к еврею-ростовщику с кружевом в кармане.
– Ну, где же изволит находиться длиннобородый господин? – воскликнул судья при входе Маркуса.
– Его не было видно нигде, – ответил помещик, – служанки я тоже не заметил!
Судья, не поднимая глаз, как бы углубившись в свое занятие, буркнул под нос:
– О, она, конечно, занята обедом… и ничего не знает, куда он исчез!
Маркус заметил, что старушка отерла слезы, опять оросившие ее глаза.
Может быть, ей стала известна судьба кружева, которое, вероятно, было дорого, как последняя память прежнего богатства, которое спустил ее расточительный супруг.
Маркус ощутил чувство злобы к неисправимому старику и его сигарам, до которых он ни за что не прикоснется.
– Как искусно составлен букет! – произнес он, стараясь изменить печальное настроение больной.
– Еще бы, – заметил судья. – Над ним работали искусные руки! Моя племянница, которая теперь живет у меня, так замечательно рисует цветы, что едва ли кто может сравниться с нею в этом! Она очень утешает нас с женой, и я не жалею о деньгах, истраченных на ее образование. Она не то, что разные другие мнимые таланты, которые много раз заставляли меня выбрасывать деньги за окно на ветер!
– Да, мой добрый муж всегда считал своим долгом покровительствовать тому, кто видел свое призвание в искусстве, и его великодушие не раз бессовестно эксплуатировалось! – заметила больная, бросив на мужа взгляд, полный безграничной любви.
– Это были ошибки молодости, Сусанночка, дурачества, которые я, видит Бог, готов опять проделывать сначала, если бы только мне пришлось бы снова носиться по волнам светской суеты! – оживленно произнес старый судья. – Хорошо нестись по воле этих волн даже с этими ногами, сделавшимися жертвой проклятой „Оленьей рощи“, лежащей, кажется, на пути всех сквозных ветров! Ну, да еще не все кончено, только бы вернулся из Калифорнии мой золотой мальчик…