— Ты был моей тихой гаванью… Я знала, что, если мир вокруг меня рухнет, у меня останешься ты.
— Я предал тебя. И себя тоже.
— Прошу тебя, не надо сейчас о себе. Ты предал меня. Ты уничтожил меня. И точка.
— Прости! Я ведь раскаялся.
— О да! Я знаю. Ты раскаиваешься. Только мне от этого не легче, ты понимаешь? И твое раскаяние ничего не меняет, ничегошеньки.
Сигарета намокла от слез и потухла. Кэтрин в ярости раздавила ее в пепельнице.
— Не надо было мне начинать курить. Посмотри на меня. Я развалина.
Роберт вдруг увидел себя словно бы со стороны. Он сидел на диване рядом с Кэтрин, принимая на себя все новые и новые волны ее горечи и боли и чувствуя, как разрывается его сердце. Он не прятался от ее гнева, ибо знал — ей нужно сейчас на кого-то его выплеснуть. И он заслужил, чтобы она выплеснула его на него. И одновременно какая-то его часть оставалась совершенно спокойной и безмятежно наблюдала за тем, как срабатывает приведенный им в действие план обретения абсолютной свободы.
Кэтрин нервно и безостановочно щелкала зажигалкой, болезненно морщась каждый раз, когда видела перед своим лицом прыгавший язычок пламени и слышала шипение газа.
— Когда я решила остаться с тобой… В то время я только-только начала оправляться от своего многолетнего кошмара. Я ведь до этого почти десять лет жила не своей жизнью, под разными личинами. Я знала, что рано или поздно это меня добьет. И я в конце концов ушла.
— На мое счастье.
— И считала, что мне крупно повезло, когда вновь встретилась с тобой. Я-то думала, что все нормальные мужики к тому времени уже разобраны.
— Я просто весьма удачно подвернулся тебе под руку. Ты пережила карьерный и личный крах и нуждалась в утешении.
— Да уж!
— Тебе нужен был надежный якорек и при этом желательно еще не слишком старый.
— Пусть так. Но ты мне тогда очень помог прийти в себя и вернуться к нормальной жизни.
— Несмотря на то что обстановка не очень-то этому способствовала. Надвигался ураган, как ты помнишь.
— А ты помнишь, что я тебе сказала той ночью в гостинице?
— Еще бы! Ты сказала, что никогда не простишь предательства. И сама больше никого и никогда не предашь.
— И что ты наделал?
Роберт молча опустил глаза.
Кэтрин уставилась в окно. Ему больно было видеть ее в эту минуту. И в то же время она, конечно, была права. Он оказался порядочной сволочью и заслуживал самой суровой кары. Но ведь в какой-то степени в случившемся была виновна и она сама.
Подумав об этом, Роберт тут же прикусил язык. Еще не хватало начать сейчас защищаться. Это было бы совсем мелко.
— После одиннадцатого сентября во мне, в душе моей, что-то произошло, Роберт. Тогда мне казалось, что это праведный гнев, но сейчас, оглядываясь, я понимаю, что это была просто жажда мести. Тебе я ничего не говорила. А может, стоило. Может, ты бы меня остановил.