— На меня сейчас свалилось слишком много, дядя. Мне… мне надо побыть одной.
Я вскочила с кресла, мое сердце яростно билось, и побежала в спальню. И там в тишине я зарыдала. Сначала бесцельно. Я плакала из-за Мириам, из-за Августа, профессора Соколова, Астроляба, Элоизы и Абеляра. Но потом наконец я стала плакать от жалости к себе. От жалости к маленькой девочке, выросшей без матери, и женщине на фотоснимке, которую я так никогда и не знала.
Сколько потеряла моя мать из-за своего возлюбленного?
А.
Гарри тихо постучал в дверь:
— Выходи, Каллиопа. Тебе нужно что-нибудь съесть.
— Дядя, пожалуйста, уходи, — сказала я, шмыгнув носом. Я повернулась на бок и прижала подушку к животу.
— Это не меняет ее любви к тебе, Каллиопа. Она тебя обожала. И это не меняет нашей с Гейбом любви к тебе.
— Повторяю, уходи. Пожалуйста, дядя. Просто уйди.
— Хорошо. — Его голос звучал глухо и пришибленно. — Если захочешь поговорить — приходи ко мне. Что-то я сильно сомневаюсь, что смогу сегодня уснуть.
Я слушала, как его шаги стихли в коридоре. Агги спал на моей подушке, и я прилегла рядом, прислушиваясь к его тихому мурлыканью и рассеянно проводя рукой по его бархатной, почти невесомой шерстке.
— Ох, Агги, — прошептала я, утирая слезы с глаз. — Как же так получилось, что все прекрасное, счастливое и идеальное превратилось в руины? Как?
Я повернула голову. На тумбочке стояла небольшая серебряная рамка с фотографией мамы. Я взглянула на нее. По-настоящему я никогда не знала ее. В памяти всплывало только несколько воспоминаний. Но это были лишь вспышки озарения, а не единый поток повествования о нашей жизни. Я все еще помнила мелодию, которую она мне тихо напевала, песню без слов.
Иногда мне казалось, я помню запах: ландыши всегда напоминали мне о ней. Помню, как мы рисовали руками по холсту. А однажды готовили печенье. И последнее — мрачное воспоминание — как она плакала. Я дергала ее за кофту, пытаясь успокоить ее, а она лежала на полу. Помню, как я возилась с ее волосами, «прихорашивая», как я это называла. Но больше ничего. Вообще ничего.
Иногда я смотрела на ее фотографии и воображала, что бы еще я могла помнить. Но в глубине души я понимала, что просто заполняла пробелы жизни, пока смотрела на картинки, и придумывала воспоминания. Или я ухватывалась за истории дяди Гарри, перевязывала их красивой ленточкой и дарила самой себе, присваивала их. Но это были дары дяди, и мне они не принадлежали.
В какой-то момент я отключилась. Проснувшись, я услышала, как дядя кричит по телефону. Он никогда не орет. Только на моего отца. Думаю, именно он и был на другом конце провода. Я встала и подкралась к двери, но не смогла разобрать ни слова, только интонации.