— Попы христианские уже по дворам ходят, — заговорил он. — О новой вере толкуют. Хотят добром сманить, но и грозят карами… А тот злодей, что кумиров сегодня крушил, при князе состоит, из всех пришедших христиан самый ярый. Зовут Анастас, он Владимиру помог Корсунь захватить. Народ говорит — прятаться надо!
— Правильно, — хмыкнул Ставр–Таймень. — Вятич вон совсем из города сбежать решил… А ко мне подступят, скажу, что уже крестился. Во! И жить буду по–старому!
— Но Перуна ведь утопили, Макошь иссекли! Как же будешь жить по–прежнему? — спросил Всеслав.
— Ну и что? Вырежу себе из дерева своих кумиров, ставровских! Без капища обойдусь… Вон ведь они — солнце как всходило, так и будет всходить, земля никуда не денется, вода вся не утечет! Какие попы византийские их переменят?
Слова Тайменя потом долго не давали Соловью спать. Может быть, прав мудрый, битый новгородец, и стоит лишь сказать нагрянувшим попам и дружинникам, что согласен он с их верой, а жить по старине?! Только тайно; говорить одно, но думать иное, днем ходить к чужим богам, а по ночам доставать из тайных мест своих кумиров и поклоняться им? Все будет удобно; один Пепела тогда окажется человеком, нелепо погибшим из–за своих богов. Но разве старый волхв ошибся и умер без толку, зазря?! Нет ведь! Все тверже понимал это Соловей. Старик не выбирал свой путь, он не мог решить
— пойду так или эдак! Для него оставалась лишь смерть. Однако вот он, Всеслав, так поступить не сможет, убоится гибели, но и предавать кумиров и ирье тоже не посмеет. Значит, он решил верно — надо бежать!
Ранним утром Соловей очнулся оттого, что его осторожно расталкивал Таймень. Открыв глаза, Всеслав увидел сперва горящую лучину, потом строгое, изменившееся лицо новгородца.
— Вставай, пора уже!
Он медленно оделся, обулся. В землянке все еще спали — кто–то громко храпел, другой жалобно постанывал.
Ставр стоял возле домовины, в которой лежал Пепела, и ждал, угрюмо глядя перед собой. Серое утро висело над Киевом, и в рассветном безмолвии изредка свистели ранние птицы.
…Удивительно, что и сегодня, много лет спустя, волхв Соловей ясно помнил чувство горького одиночества, охватившее его в то утро. Глядя на серое, повернутое к пасмурному небу лицо старика Пепелы, Всеслав, как никогда, ясно сознавал, что напрасно пришел в великий город, жестоко ошибся, думая, что, смешавшись с толпой бесчисленных русских изгоев, будет тут жить увереннее, чем прежде, на своей отчей земле…
Таймень поднял на Соловья глаза, молча вскинул на плечо окованные железом деревянные лопаты и пошел к воротам. Когда выбрались на улицу, Всеслав удивился глубокой тишине. Ни в одной кузнице не стучали молотки, ни в одной избе не топилась печь, и во дворах не копошились возле птицы и скотины бабы.