— Меня прислал американец, — сказал парень и вскарабкался на борт. Мора предположила, что он был скандинавом; его английский был лучше, чем обычно бывает у моряков.
— Вы готовы отправляться? — спросил он. — Нам нельзя задерживаться дольше из-за прилива.
— Да, — сказала она, принимая его полностью и окончательно, потому что это был выбор Джонни.
Шторм, разразившийся, когда они были в открытом море, задержал их почти на сутки, заставив бороться с морской болезнью и не оставив никакой надежды приготовить еду на печке камбуза или защитить съестные припасы от воды. Хендрик был ловок. Мора утомленно подумала, что не смогла бы завершить переход без его помощи. Завернувшись в жесткие непромокаемые костюмы, они вошли в гавань Гарвича к вечеру следующего дня при слабом тумане, спустившемся с серого неба.
В поселке, конечно, заметили прибытие Моры трое суток назад, как и заметили автомобиль Джонни у якорной стоянки. Мора обдумывала все это, когда поднималась с Хендриком к коттеджу. На это также ясно указывали заново уложенные дрова в камине гостиной и банки с едой, лежавшие на кухне. Не было свежего хлеба и молока, но она увидела яйца в миске, а также масло и сахар, которых не было раньше. Поселок, подумала она, так и не решил для себя, когда она вернется и надолго ли. Не знали наверняка и о том, что Джонни приехал один.
Если кто-нибудь заметил, что она возвратилась с Хендриком, то сейчас же закипят рассуждения насчет его личности, а отсутствие Джонни или Ирэн месяцами будет служить любимой пищей для разговоров. Она так привлекала к себе внимание, что нельзя было шевельнуть занавеской или разжечь огонь, чтобы окружавший ее мирок не узнал об этом.
Хендрик, стоя рядом, нетерпеливо указал на миску с яйцами.
— Можно мне приготовить их? — сказал он. — Я готовлю хорошо.
Она вспомнила их голод и тошноту на обратном пути.
— Да, если умеешь.
Они съели приготовленный Хендриком омлет с сухарями, консервированные груши и выпили крепкий черный кофе. Он воспринял ее похвалу спокойно, словно был пожилым человеком, у которого за плечами долгие годы жизни и множество таких же трапез.
Они ели молча, он ничего не рассказывал о себе, а ей не хотелось начинать цепочку вопросов, которые привели бы обратно к Джонни и обстоятельствам его ухода с «Радуги».
В нем чувствовалась какая-то тяжесть, странно проступавшая на его юном лице и возбуждавшая ее любопытство. Но он был достаточно молод и наивен, потому что смутился, когда она принесла в гостиную пижаму и одеяла. Его английский почти изменил ему, когда он пытался запротестовать, говоря, что это ему не подходит.