Так он добрался до храма Гроба Господня.
Просто шел, шел и — дошел.
В очередной раз свернул налево, угодил в какие-то ворота и увидел большой мощеный двор.
Напротив ворот — вход в храм.
Но Максиму не надо было в храм.
Он ведь уже сказал Марго, что хочет разговаривать напрямую с Ним, а не с Сыном.
Сам не зная почему.
Он вышел из ворот и наугад побрел вправо, лавируя между сплоченных светло-желтых домов. Изнывая от жары, ощущая кожей непрерывное давление неба и солнца и желая лишь одного: как можно скорее выбраться из города, сесть в машину Марго и поехать на юг, к Красному морю, на встречу с чернокожим по имени Адамастор.
Великий город невзлюбил Максима; наверное, тот показался ему слишком суетным, наверное, Банану вообще не надо было сюда приезжать.
Максим сбежал по лесенке, еще раз свернул, преодолел ступенчатый подъем и очутился возле высокой, как бы вырастающей из земли стены, сложенной из огромных, плотно прилегающих друг к другу каменных глыб.
А над стеной, словно неотъемлемая часть неба, горел золотом купол с четко очерченным полумесяцем на верхушке.
Стена Плача и купол над скалой.
Вершина Храмовой горы.
Место обитания Бога.
Возле стены копошился народ — евреи молились а немногочисленные по нынешним временам, туристы стояли вокруг и проникались здешней патетической аурой.
Максим прошел между двух вооруженных секьюрити и направился к стене.
Он не знал, чего ожидать, он просто шел к стене, медленно, даже, пожалуй, торжественно.
Надежды, что Банана услышат, не было.
Будь Он настроен слушать, мир выглядел бы совершенно иначе.
Максим приблизился к стене вплотную и прикоснулся к выщербленному камню.
Стоявший рядом еврей с большой черной бородой и в кипе монотонно кланялся, и так же монотонно кланялся другой еврей, справа, с бородой седой, а не черной.
Максим прижался к стене лбом и почувствовал, как внутри сами собой возникают слова.
Возникают помимо воли и логики.
Максим просил Его о том, чтобы все в этом мире изменилось, чтобы друзья перестали исчезать бесследно, а женщины — торговать собой: пусть просто дарят любовь, ведь Он сам говорил, что любовь — главное. Максим просил Его сделать так, чтобы все были счастливы, хотя это и смешно, на самом деле смешно, очень смешно, но выполни же мою просьбу, почему моя сестра несчастна, почему исчез мой друг Палтус, что произошло с Ириной, да и Вера — помнишь Веру? Я помню все, все и всех, и все мы несчастны, где же выход, скажи?
Вдруг Банан ощутил опустошение, будто его выжали до капли. Он отстранился от стены и запрокинул лицо к безжалостному иерусалимскому небу. Ответа не было, Он не хотел отвечать; но Максиму стало необыкновенно легко, и он понял, что должен делать.