Товарищи (Пистоленко) - страница 121

— Вот вместе и пойдем.

Дедушка Кузьма начал одеваться.

— Спасибо за хлеб, за соль, — сказал Костюков, пожав руку дедушке Кузьме и Анне Кузьминичне.

Он подошел к Егору, посмотрел на него ласково, по-отцовски, и положил на плечо руку:

— Ты смотри не обижайся на деда. Старики — они народ сердитый, но правильный. Обижаться на них не след. Ты знаешь как делай? Весело на душе — веселись, плясать хочется — пляши, но чтоб была для этого причина. У тебя сейчас есть от чего веселым быть.

Костюкову удалось подбодрить парня, присмиревшего было после окрика деда, и Егор снова заговорил:

— Маманя, дядя Лукьян, я в моряки хочу. Если в колхоз не берете — матросом буду. На кораблях стану плавать. Вот увидите! Эх, все равно в моряки уйду!

Он схватил гармонь, взял несколько аккордов и запел:

Егор запел так задушевно, что дедушка Кузьма и Костюков, уже успевшие одеться, задержались, пока он не допел песню до конца.

— Хорошо и поешь и играешь! — похвалил Костюков. — Молодец! Ну, отдыхай. А если и вправду захочешь поработать день-другой, то, чай, не забыл дорогу в правление. Приходи, работы у нас невпроворот. Придешь?

— Приду. Прямо завтра и приду.

Костюков снова попрощался со всеми и уже от двери напомнил:

— Кузьминична, так ты, если придут люди, прими их. Прими, пожалуйста, как можно лучше.

— Была нужда незнакомых людей привечать — и на порог не пущу! — шутливо ответила Анна Кузьминична.

— Одним словом, Лукьян Иваныч, обижены не будут, — заверил дедушка Кузьма. — Ну, тронулись.

— Счастливо.

Анна Кузьминична проводила их в сени, а когда вернулась, Егор сказал:

— Маманя, может, и мне пойти?

— Куда, сынок?

— А на улицу.

— Какая там тебе улица! Мороз опять трещит. Того гляди, зима вернется. Дома лучше посиди. И не ел ничего. Блины-то целехоньки остались. Так и остыли на тарелке.

— А если я в избу-читальню пойду? — не унимался Егор. — Может, ребят повидаю. Они, наверно, там.

— Ну, сходи, коли охота, — согласилась Анна Кузьминична. — Только ненадолго. Ладно?

— Я скоро. Немного посижу — и назад.

Когда Егор вышел, Анна Кузьминична долго, задумавшись, стояла среди комнаты, потом подошла к гармошке, стала гладить ладонью ее ребристые бока и приговаривать, будто перед ней было живое существо:

— Горушка! Горушка! Орлик ты мой родной…