Она поставила лампу на стол и, растерянно опустив руки, выжидающе смотрела то на Мазая, то на Жутаева.
На пороге показался Егор. Увидев своих бывших товарищей, он слегка ойкнул и с широко раскрытыми глазами словно замер на месте. Анна Кузьминична стояла к сыну спиной и не видела его, а Мазай и Жутаев впились в Егора глазами.
— Почему мы уходим? — сказал наконец Жутаев. — Вы, тетя, лучше его спросите об этом, нашего бывшего товарища.
Анна Кузьминична обернулась, увидела безмолвно стоявшего Егора, побледнела и порывисто шагнула к нему:
— Сынок, что такое?
Но Егор молчал. Анна Кузьминична заломила руки.
— Да скажите же, скажите мне, ради бога, что случилось! — снова обратилась она к ребятам.
Жутаев шагнул к Егору:
— Что молчишь, Бакланов? Стыдно правду сказать, «отпускник»?. Или страшно? Мать обманул! Мать! — Он обернулся к Анне Кузьминичне. — Мы, тетя, с ним из одного ремесленного училища. Даже из одной группы. Из одной комнаты. Он… сбежал. Поэтому мы и уходим от вас.
Пораженная словами Жутаева, Анна Кузьминична смотрела то на сына, то на постояльцев. Наконец с мольбой и надеждой она обратилась к Егору:
— Сынок! Сынок… неужто это правда?
Но Егор по-прежнему молчал, опустив голову.
— Ты, значит, на мамашины блины приехал? — ядовито спросил Мазай. — Так-то оно легко ударничать… Мало мы тебя чечетку выбивать заставляли. Дураки!
Жутаев дернул Мазая за рукав, надел шапку и сказал Анне Кузьминичне:
— До свидания, тетя, на вас мы никакой обиды не имеем. Спасибо вам.
— Ребята, да куда же вы на ночь-то глядя! — сквозь слезы проговорила Анна Кузьминична.
— Ничего, моряки — народ закаленный, их ни морозом, ни ночью не запугаешь, — попытался пошутить Мазай.
Они вскинули вещевые мешки на спину и ушли. Анна Кузьминична была так потрясена, что даже не вышла провожать их. Как стояла среди комнаты, так и осталась, точно прибитая, с безжизненно повисшими руками.
Вот и сенная дверь захлопнулась и шаги затихли в отдалении, а Анна Кузьминична и Егор стояли словно окаменевшие.
Наконец она вытерла слезу, медленно катившуюся по щеке, и сквозь слезы заговорила:
— Сынок… как же так, Горушка? Я ходила за тобой, словно цветок выхаживала… я ж тобой только и жила. Растила, надеялась — вот сынок в люди выйдет, порадует. Я ж ноченьки зимние, долгие только про тебя и думала… Приехал сынок — обрадовалась… Ой, куда ж моя радость подевалась?
Чем больше она говорила, тем тягостнее становилось у нее на сердце, и горе захватывало все больше и больше. В голову ей пришла новая мысль, она даже отшатнулась назад и взялась рукой за голову: