– Тебе, кому еще. В гости зовет, на праздник.
– Что празднуют?
– Весну ли кличут, птицам ли радуются, идолищ своих заклинают – то не наше дело, мы люди крещеные. – Настасья Васильевна извлекла из зайца пулю, взвесила на ладони, протерла передником, поднесла к глазам и прищурилась, чтобы лучше разглядеть. – Хм. Никогда такой допреж не видела – с чего сейчас стреляла-то?
– Из карабина.
– Хм, что ж за карабин такой? Ладно, много у Макария всякого добра, может, и такое ружье есть. Человек он состоятельный – наговаривать на него мне незачем. Человек он вдовый, супруга его белье в реке полоскала и утопла; но молодую жену за волоса таскать не станет. – Настасья Васильевна искоса глянула на меня. – Да у тебя и волос нету.
От неожиданности я подавилась питьем и закашлялась. Макарий – хороший дядька, мне даже понравился, но не настолько, чтобы замуж. Мне вообще как-то рано задумываться о семейной жизни:
– Мне же шестнадцать лет…
– Да, дело не к молодости, – вздохнула хозяйка. – Что уже женихами перебирать…
Чтобы не рассмеяться, опускаю глаза в чашку, Иришка тоже отвернулась к окну и хихикает – довольна, что считается здесь девицей на выданье.
– Идем, Фрол, я тебя под замок в чулан посажу…
– За что? Я ничего не сделал!
– Сделаешь – поздно будет! Так и мне на душе спокойнее, и тебе искус меньше.
Она за руки потащила упирающегося сына наверх, затем глухо хлопнула дверь чулана. Спустившись вниз, поправила платок и обратилась ко мне:
– А ты иди, чего томишься? Спутники твои еще с утра в Слободку пошли.
Я мгновенно вскочила на ноги:
– Как, в Слободку пошли? Зачем?
– Посвяту[11] собираются принимать.
– Что принимать? – не поняла я.
– Время сегодня праздничное, сперва старцы устроят большое радение. Костры будут жечь, хороводы водить и песни петь, своих духов ублажать и новые души – всех, кто просит, – в свою веру примут, – терпеливо объяснила Настасья Васильевна. – Дадут им посвяту, своему закону научат и у себя жить оставят.
– Зачем же вы их в Слободку отпустили? – возмутилась я.
– Я не надсмотрщица над ними и не указчица. Запретить им не могу. Так заведено, что путники своим умом живут!
Настасья Васильевна взяла со стола большую глиняную миску и через сени вышла во двор, сполоснула ее водой и двинулась дальше – мимо поленницы к сараю. Вид у нее был совершено безразличный – плотно замотанная платком голова казалась маленькой, бледный треугольник лица затерялся на фоне черного платка. Свинцовые глазки прищурены – настоящая змея. Правильно говорили старцы, такой все равно, что дальше будет с путниками!