– Ну так и за что ты на самом деле собираешься умирать? – спросила Мария, не веря мастеру, хотя чувствовала, как колотит того от холода.
– Давай зайдем в «Российские вина», это дорогой мой магазин, принесший мне огромную радость в жизни, – вот он, напротив, вина возьмем самого лучшего, – предложил Коровкин. – Я, Маша, никудышный человек. Люблю только лимонад. Тебе возьму вина.
– На деньги, которых у тебя нету, – засмеялась Мария.
– Я, Машенька, сказал: лягу и умирать начну, мне дело наше с тобой вот так надоело, на горло наступило, – сердито отвечал Коровкин.
– Ой, дурной! Много понимаешь. А горе – от ума.
– Великолепно, я дурной и всегда полный дурак, то есть в полном смысле этого слова. Но вот что я тебе, Машенька, скажу: я знаю: во всей нашей Вселенной таких, как мы с тобой, больше не будет, – проговорил задумчиво Коровкин, останавливаясь и поднимая воротник. – Не знаешь? Это очень важно. И что космическая апологетика учитывает все, а неповторимость индивидуумов не хочет и не желает учитывать. Почему? Чтобы ты не подумала, что ты неповторима в своем роде вообще во все века и вечности. Каждый человек – неповторим! Все неповторимо. Человечек маленький носит в себе зернышко, росточек – то зерно добра, а добро, Маша, это же жизнь. Ей-богу!
– Откуда, мастер Алеша, к тебе приходят такие мысли?
– Я знаю простое: я сегодня умру физически и не по моему хотению. Умру без аплодисменту! Пойдем ко мне? Я не могу один дома сидеть, мне становится страшно. Матери нет, я – один, как сиротливый пес.
– Уже поздно, Алеша.
– Да я же один дома! Клянусь всеми электронами и протонами Вселенной. Клянусь нейтронами, если того пожелаешь. Пожалей, Машенька, шелудивого пса. Он же – шелудивый.
– Ой, глупый ты какой, нас увидят и наговорят такое.
– Машенька, мы же неповторимые индивидуумы во Вселенной, учти обстоятельство! А мы с тобой так глупо говорим и между тем замерзаем. Неужели тебе глубоко наплевать на меня? Я тебя, Маша, ты Машенька, люблю. В таком положении может находиться одинокий, несчастный человек, пожалей меня, Машенька. Ты погляди, я простуженный, больной, я одинокий и никому не нужный человечек. Пожалей меня, я тоже ведь человечек. Честное слово!
И согласилась Мария зайти только на одну минуточку, посидеть, согреться и – тут же уйти. Она вслед за Коровкиным с опаской прошла темный коридор, в котором горела единственная лампочка, встроенная где-то в нише, так что тусклый свет едва освещал потолок; пройдя кухню, она облегченно вздохнула, так как никто не встретился.
В комнате все вещи стояли на своих местах, как и в прежнее ее посещение. Хозяин сразу побежал ставить на плиту чайник, а Мария присела осторожно на диван-кровать. Создавалось впечатление, что никто в комнате не живет, а что женская нога сюда не ступала вовсе – нетрудно было убедиться: толстый слой пыли лежал на полу, шкафах и подоконнике. Мария отворила форточку, попросила Коровкина принести тряпку и быстренько убрала комнату.