23. Иван Григорьев не выдержал каторги
Маевский временами был в настроении, шутил, рассказывал веселые анекдоты, подымал настроение другим. Порою, тоска находила на него. Тоскуя и думая о родине, делался мочалив и замкнут. В это время был скуп на слова, и они были проникнуты желчью насмешек ко всему окружающему, в том числе к себе и своими товарищам. Отсутствие ободряющих слухов о родине, гибель Ивана Тульского, и еще ряд причин — нагоняли тоску на душу Леонида. Он перебрал в памяти время, прожитое в плену, и пришел к убеждению, что работа его группы еще не оправдала себя достаточно. Необходимо активизировать работу и придать ей массовый характер.
И вот, в новый год, в бараках появились литовки. Шаров, имевший достаточно времени, размножил их на кухне во время ночного дежурства и разбросал по баракам. Они призывали к активной борьбе и саботажу. В них прямо спрашивалось у военнопленных: думают ли они вернуться на родину? Если думают, то как?
Поговорили, поспорили и время снова пошло своим чередом. Пленные делали ящики, портсигары и продавали финнам. Солдаты отбирали изделия и избивали русских. Каждый вечер перерывали барак и заставляли старшину Гаврилова уничтожать изделия, найденные в бараке, что он исполнял охотно. С уменьшением выпуска изделий заметно снижался жизненный уровень военноплен6ных. Исчезла торговля — не поступало хлеба.
Если в лесном лагере пять марок, полученных от финского сержанта, не имели никакой ценности, то в Никеле их имел каждый, и велась оживленная торговля. Хождение они имели исключительно внутри зоны, и в редких случаях, кто работал с финнами, те покупали хлеб. Финляндия не знала времен, когда не существовало карточной системы, и рассказам пленных о свободной торговле в Советском Союзе не верили. Многие из рабочих делились с русскими хлебом и не брали марок. Были и спекулянты — за буханку хлеба, фактическая стоимость которой — три-пять марок, брали по 25–30.
Первое время Леонид не обращал внимания на всю работу и торговлю, но вскоре принялся за ремесло и обнаружил незаурядные способности в поделке портсигаров. Лучше него выжигать на ящиках и портсигарах не умели. Ему можно было позавидовать. Он стал штатным выжигальщиком у столяра, выпускавшего с помощью Леонида оригинальные ящики для высокопоставленных особ по особому заказу через начальника лагеря, и тем самым завоевал право работать свободно. Налеты охраны на бараки участились, но были безрезультатны. При входе в барак Пуранковский кричал: «Полундра!» И пока дневальный нарочно докладывал солдату, что льстило его тщеславию, все запретное исчезало. Когда смысл слова «Полундра» стала понимать охрана, Пуранковский стал предупреждать заранее и осторожно.