Доверчивость Тульского, которая и погубила его, крепко смутила Семена Баранова, и он уже не слышал последних слов, вспоминая, заодно и критически переживая годы жизни в плену: Лахти — комната начальника лагеря, удобное кресло, на столе к его услугам лучшие сигары, со стены смотрит портрет Маннергейма; немного иная обстановка в Никеле, и все те же слова: «Мы не требуем от тебя сообщений о драке военнопленных между собой, о том, кто из них ходил на помойку собирать отбросы или украл хлеб у финского рабочего, обругал ли солдата нехорошим словом — это все мелочь! Нас интересуют коммунисты, военнопленные, склонные к побегу, вредительство, пропаганда среди рабочих и пленных, подрывная деятельность.
Когда Тульский собирался идти на свое место, Баранов неожиданно остановил его.
— Иван, — сказал он, подавая подкову, — рви! Счастье не в этой подкове. Разорви, — закричал Баранов на весь барак, злобно впиваясь глазами в подкову — Ты первый подал мне руку дружбы, и как только ее разорвешь — Баранов порвал с прошлым!
Проснувшиеся военнопленные не придали словам Баранова значения, так как рядом с ним был Тульский, которого знали, что он говорит то, о чем думает, и если будет с кем-нибудь спорить, то слышно будет в бараке охраны.
Иван своими громадными руками взял подкову и резким движением рванул в сторону. Подкова оказалась слишком мягкая и не поломалась, а разогнулась. Тульский от злости заскрипел зубами и принялся ее вертеть, как будто у него была не подкова, а проволока. Затем со злостью бросил в разные стороны две половины от подковы.
Тульский погиб, не успев передать Маевскому о Баранове. Отношение к нему осталось прежнее.
Людей, о которых сообщил ему Тульский, он хорошо знал в лицо, и его потянуло к ним, в первую очередь к Маевскому, которого и раньше он выделял из общей среды, как человека грамотного, умного, а сейчас убедился, что именно он мутил лагерь и охрану, что именно его, человека спокойного по нраву и добродушного по натуре, давно ищет охрана. И на сколько он питал к нему антипатию раньше, настолько он проникся к нему уважением после откровенного признания Ивану Тульскому. Но события в лагере развивались с такой быстротой, что Баранов не мог выбрать время для разговора с Маевским. После убийства Рощина, сержант Эндриксон, ведавший в лагере оперативной работой, высек плетьми несколько пленных и поставил свою агентуру на ноги, чтобы узнать убийцу. Маевский считал опасным собирать товарищей, даже не поделившись мнением с Шаровым, принял решение, настало время — на насилие отвечать насилием, на месть — местью, на кровь — кровью!