— Именной котелок получил, господин переводчик, — делая ударение на слове «господин», — только забыли шестерку подставить. — Леонид показал котелок и свой «паспорт». Под надписью «Стокгольм» на котелке была цифра 232, а на «паспорте» — 2326. Ровно через два года этот случай помог Леониду избавиться от плетей, когда его обвиняли в воровстве котелка у старшины лагеря Гаврилова.
Пуранковский долго смотрел вслед Маевскому, как тот твердой походкой пошел к бараку, стоящему посредине зоны; около него столпились пленные в рваной одежде. Леонид залез на нары и, не спеша, принялся есть. Шаров и Григорьев, закончив ужин, разговаривали вполголоса. Пола в бараке не было. Нары около стен были двухэтажные, на них разместились украинцы; посредине барака в три яруса, причем наверху нельзя даже сидеть, там расположились две сотни русских.
На Петсамо — Никелевый завод были отобраны исключительно здоровые пленные из русского и украинского контингента.
Для выхода на работу и получения пищи разбили по десяткам. Бригады из десятков формировались на добровольных началах. Строго отсчитывали десяток и давали рабочие номера. Друзья держались обычно вместе, вот почему в бригады попадали свои люди. Бригада Леонида состояла из Шарова, Григорьева вместе попавших в плен, Гоши Александрова, земляка Шарова, пограничника Борисова и пяти рядом стоявших товарищей. Для управления всеми военнопленными и контроля выхода на работу, для производства хозяйственных работ в зоне и поддержания порядка среди военнопленных, был выбран старшина лагеря. Выборы были добровольные, без вмешательства финского начальства. Выбор пал на бывшего старшину роты Александра Алексеева.
Так началась трудовая жизнь в лагере № 8.
7. Переводчик Пуранковский.
Из общей среды охраны, олицетворяющей грубость, жестокость и невежество, выделялись переводчик Владимир Пуранковский и начальник лагеря, сержант Мецала.
Владимир родился в Петрограде, но представления о нем имел только по рассказам отца, оставшегося после революции в Финляндии и горько раскаявшегося впоследствии. Отец никогда не говорил в семье на финском языке. Он воспитывал в сыне любовь к той родине, которую сам потерял навсегда.
Впервые увидев русских, Владимир растерялся и не знал, как вести себя по отношению к ним. Порою доходил до отчаяния, видя жестокое обращение с пленными, и решался прийти к начальнику и заявить, что он тоже русский, и пусть его запрут в удушливые бараки вместе с ними. Другой раз они казались ему чужими и далекими: он не знал их — вырос в Финляндии, которая по существу была его родиной; с ними его связывало родство языка, а с Финляндией — присяга, данная на верность служения ей. Часто появлялось желание покончить с собою, чтобы не быть плохим ни для кого. Но вспомнив отца, как он в гневе кричал: «Володька, твоя родина Россия!»- Пуранковский отбросил мысль о самоубийстве и поехал в трудовой лагерь переводчиком, чтобы помогать военнопленным.