— К себе? — усмехнулся Гудвин.
— Могу и к себе. Пусть служит Боре напоминанием лучших дней.
— Перебор, Домино, — бросил Вова.
— Согласна. Но и жизнь, милый, штука не простая. Научит смеяться сквозь слезы.
— Может, и мне поможешь? На Ляльке оженишь? — внезапно озлился Гудвин.
Марта улыбнулась:
— Много чести. Тебе.
— Смотри, Домино… я вольный ветер… меня Лялька уже того… в Кашине мужем назвала.
Домино нахмурилась. Главбух «Гелиоса» была ее единственной подругой в этом городе.
— Вова, обидишь Лялю — мы враги. Не посмотрю на раны и заслуги. Я, дорогой, свою совесть в детстве с соплями съела.
— Заметил, — сквозь зубы просипел Гудвин. — Но и ты, Домино, учти. Я тоже не фраер…
Марта внимательно посмотрела на бледное, в каплях испарины лицо мужчины. Сквозь наркотический туман проступил иной, точнее, прежний Вова Гудвин — неприрученный зверь, готовый к атаке. Несколько дней, проведенных в одной упряжке, ничего не изменили, Вова не был готов подчиняться, мгновение — и оскалит зубы.
И ломать окровавленного зверя бесполезно. Голову ему дурманит уже не наркоз, а страх остаться в капкане. Только отвернись — и вцепится в горло.
Словно учуяв неуверенность Марты, Гудвин прохрипел:
— Ты мне фуфло не заправляй… я тебе не фраер, — повторил с угрозой, — мне тебя загасить как на стену пописать… Ты Ляльке скажи…
— Ничего говорить не буду, — оборвала его Марта, — не ко времени. Сам потом разберешься…
— Знаю я, как потом все будет… — хрипло проговорил Гудвин. — Ты у нас за чужой счет баба шустрая… Но и я не пальцем деланный, учти…
Ох как не вовремя затеял Вова выяснения — кто кому Вася! Не до Ляльки сейчас, дела надо делать.
— Проехали, Вова, — примирительно сказала женщина и погладила руку сообщника. — Сейчас я тебе быстро обрисую, чего и как Боря говорить будет…
— Мне это без интересу, — перебил Гудвин. — Я барабанить не буду. Пусть другие поют, ворам…
— Ба! — воскликнула Марта. — Сколько пафоса! Когда это ты, Вова, вором-то успел стать?! На малолетке, что ли?
Если бы у Гудвина хватило сил, он бы ударил Домино. Но капельница на правом локте впилась иглой, а левая, заштопанная сторона была как мертвая. Вова лишь саданул взглядом по накрашенным губам и дал себе слово не спустить насмешки.
Два страшных человека смотрели друг на друга и понимали, что нуждаются в согласии.
— Извини, Вова. — Домино отвела глаза, вспыхнувшие злобой под ресницами, опустила голову и прошептала: — Помнишь, как Князюшка говорил: блатного пожалеть — только обидеть. Если ты, Вова, назвался вором, то терпи. Не жалься. Можешь молчать, заяву не писать. Пулю из стены извлекут и дело по факту возбудят. Никуда девчонка не денется… Лучше дай телефончик твоего старлея, я ему сама позвоню. Вдруг девушка, как Моника Левински, белье не стирает, а там твои следочки. Подстраховаться надо. Так что давай своего лейтенанта страшного…