— Раствор марены придаст им первоначальный цвет. Барышня, вам придется шить, красить и доставлять заказы по всему Лондону за два шиллинга и девять пенсов в неделю. Вы согласны?
Лицо Шеннон засияло:
— Да, мсье Гудрич.
— В своем письме Джон Хаггинс говорит о двух Глэсби.
— У меня есть сын, мсье.
— Зарплата слишком маленькая, чтобы прокормить два рта. Но я ничего не могу поделать.
— Меня она устраивает. Шесть месяцев назад я потеря да работу. Мне нужны деньги, чтобы платить за приличную камеру во Флит!
Кен повернулся к жене:
— Что ты скажешь, Марсия?
— Я скажу, что сначала надо убедиться в порядочности этой барышни. Что можно ожидать от человека, который провел шесть лет в тюрьме, пользующейся в городе самой дурной славой?
Гудрич пожал плечами.
— А как ты можешь сейчас в этом убедиться, мадам Гудрич? Положив руку ей на лоб? Попросив ее высунуть язык?
Марсия Гудрич, в свою очередь, пожала плечами:
— Ты так говоришь, потому что у нее хорошенькая мордашка, вот и все. — И добавила высокомерным тоном, не терпящим возражений: — Ты всего лишь мужик.
Кен улыбнулся и успокоил Шеннон:
— Не бойся, мадам Гудрич постоянно ворчит, но по сути она милая мышка. Кстати, Марсия, объясни ей, как надо работать. Шеннон, я начну тебе платить с того дня, когда ты сможешь делать все.
— Понимаю, мсье.
Весь день по распоряжению Марсии Гудрич Шеннон пришивала инициалы на рубашку, переделывала галуны на двух кожаных рукавах, придавала форму треуголкам, выводила пятна крови на мундирах пехотного полка, обновляла карманы фланелевых камзолов.
Шеннон удивила неорганизованность Гудричей, которые тратили намного больше времени на поиски подходящей пуговицы, ниток или каймы, сваливая друг на друга вину за ошибки, чем на собственно работу.
Когда Шеннон заметила, что наступает вечер, она воскликнула:
— Я должна уходить!
Кен Гудрич вернул ей билль Джона Хиггинса, внизу которого поставил свою подпись, и на прощание сказал, все так же прибегая к образам животного мира:
— Приходи завтра, маленькая птичка.
— Спасибо, мсье. Спасибо, мадам. Да благословит вас Господь.
Когда Шеннон вышла на улицу, ее охватил такой же страх, как и утром: она боялась потеряться в огромном Лондоне. Дождь закончился, но на улицах по-прежнему было грязно.
Шеннон спустилась по Кленкервелл-стрит и вскоре вышла к реке Флит.
Здесь Флит уже не несла светлые воды, орошавшие луга Хампстеда и Кентиштауна. В этом месте зловонный приток Темзы, в которую он впадал около Блэкфриара, превратился в сточную канаву под открытым небом, в конце концов частично убранную в трубу.