Отец Никифор кивнул. В его глазах отчетливо читалось: откуда эта баба все знает?
– И что сказал тебе Кислов? Что он любит одну женщину, проститутку, и что он хочет, чтобы ты убил его в тот момент, когда он будет ее трахать, ему переклинит мозги и не будет больно?
– Да, но откуда ты все знаешь?
– Потому что я была та женщина, – медленно выговорила Аня. – Я. Понимаешь, ты, урод в рясе? Священник-убийца… я думала, такое бывает только в голливудских триллерах про маньяков.
Леня забормотал что-то нечленораздельное, а потом вдруг упал перед Аней на колени, и посыпался жалкий лепет, от которого Опалеву едва не вырвало:
– Анечка, у меня не было другого выхода. Я же не знал, что это ты. Я не… ну не говори, что ты… Не говори никому! Хочешь, я отдам тебе все деньги? Все деньги, которые остались у меня от тех, которые дал мне Кислов? Там еще много! Хочешь?
Аня брезгливо оттолкнула Никифорова, и он упал спиной на пол, не переставая бормотать:
– Не выдавай… не выдавай меня.
– Не бойся, не выдам. Бог не выдаст – свинья не съест, – холодно сказала Аня. – Только вот что, Ленечка. Я не выдам тебя при одном условии.
– При каком?
– Что ты немедленно сложишь с себя сан священника и займешься чем-нибудь, что больше бы соответствовало твоей натуре. Ну, в крупье бы пошел. В бармены. В сутенеры – тоже неплохое дело, прибыльное. Я даже тебе готовую клиентку подскажу – Анютик зовут. Нет, не я. Ну, или в мясники пойди. Как ты завалил этого Кислова – любо-дорого! Наверно, в армии хорошо служил?
Леня поднялся с пола. Взглянул на Аню холодным взглядом, в котором уже не было и следа страха. И ей показалось, что вот сейчас он на нее кинется, чтобы убить.
– Даже не думай об этом, Леня, – сказала она. – И не приближайся ко мне. А впрочем… – Она раздвинула губы в ослепительной неестественной улыбке и промурлыкала:
– А впрочем, иди сюда, мой котик, не хочешь ли минетик? Бесплатный, по знакомству?
В ее горящих глазах было столько ненависти, особенно в ее нарочитом паясничанье, что Леня в ужасе отшатнулся от ее рук. Аня стерла с лица улыбку и сказала:
– Главное для тебя, Леня, – сохранить тайну исповеди. Особенно от прокуратуры.
И, рассмеявшись, вышла из исповедальни.
* * *
Снег набивался в туфли.
Ноги окоченели и не чувствовали почти ничего, когда Аня вошла в большой неотапливаемый вестибюль второй городской больницы, в которой лежал Алексей Каледин.
Она чувствовала во всем теле какую-то застылость. Какое-то желание, суть которого она никак не могла осознать, назвать. И наконец это желание оформилось, и она не вздрогнула, не испугалась, поняв, чего же ей хочется. Выплеснуть осевшую на душе кровавую накипь.