Чего тянешь-то? Грозишь — ставь машину. Жги всё и вся.
Скиф-пастух все стоял под стеной со своей собакой и овцами. На середине между стенами и первыми рядами руссов. Смотрел то на стратига, то на руссов. Гадал, к кому податься.
Затрубили трубы. Солдаты-херсонеситы встали у огнеметательных машин. Задвигались и другие. Зазвенело вытаскиваемое из ножен оружие.
Руссы ждали.
Минута казалась часом.
Наконец стратиг поднял короткопалую руку.
Схоларий, огромный гвардеец, поднес фитиль. Средь бела дня ослепительным светом блеснуло жерло огнеметательной машины. Огонь дохнул, словно бог Перун спустился на землю. И ухнул громоподобно, всепоглощающе. Руссы инстинктивно взбросили руки к ушам, прикрывая их. Тот, из ближних, первых рядов, кто не догадался открыть рот, навек остался глухим. Пламя с ревом понеслось к стану руссов. И тотчас, пробивая заграду ладоней, донесся крик:
— А-а-а-у-у-э-э-э…
И ничего не осталось от предателя скифа и его собаки. Две кучки пепла, как после плохо загашенных костров. Метались обожженные овцы, дымились, горя и истошно крича. С десяток схолариев, быстрых, возбужденных, лили на них жидкий огонь. Пахло серой и горелым.
Орали, раздирая души, овцы:
— Э-э-э-э:
Уже нет скифа, нет собаки, упали, подогнув ноги овцы, а крик, в котором ужас и нестерпимая боль горящей плоти, висел в воздухе.
Пал на землю, при жизни омертвев, Ростислав. Щит князя на земле. Меч князя на земле.
Это выстрелила только одна машина стратига. Другие направили грозные медные стволы в сторону пришельцев. Пока молчали.
Владимир не оглядывался. Но ужасом дышало пространство за его спиной.
Стратиг сделал шаг ближе к краю стены. Глашатай закричал в рупор, повторяя его слова:
— Руссы! Уходите! Вон у меня сколько огнеметательных машин. Всех сожгу!
Тишина пала на степь под стенами Херсонеса. На погосте бывает такая тишина, где ни живого голоса, ни вздоха, ни движения. Князь покосил глазом вправо. Воевода Беляй стоял белее скал херсонесских. Ратибор окаменел. Идолы на берегу Днепра живее, чем он.
Добрыня справа. Аж зубами скрежещет.
— Слово, князь! Говори слово!.. Говори!!! Побегут же сейчас вои[2].
Слово… Какое слово?..
Побегут — подавят друг друга. Трупов будет побольше, чем после самого жаркого побоища.
— Слово, князь! Слово!!! Побегут…
— Князь! — кричал в рупор глашатай, повторяя слова коротконогого стратига, уже Героя Византии, уже достойного пьедестала. — Уходи! Быстрее уходи! Тебя, князь, первого сожгу!
Поодаль от стратига сбились в горстку свободные херсонеситы. Судя по виду, горожане самого разного сорта. И купец, и сборщик налогов, и совсем уж свободный от всего — от крыши над головой, от собственного виноградника — житель в рваном хитоне. Всех сплотила угроза. Сборщику налогов и рупора не нужно. Голос, как из медной трубы. За версту слышно. Он знал скифа-пастуха. Он кричал, что скифу Гудому никогда не верил. Тот всегда от налогов в степь уходил, уводя всех своих овец. На кучку обуглившихся костей, оставшихся от скифа, сборщик смотрел без жалости. Кричал со злорадством: