В дверях показался пресвитер Анастас и молодой воевода Всеслав, начальник конного отряда. Взглянули на женщин наверху. С досадой. При них говорить не захотели. Антонина — змея. Леший разберет ее, в самом ли деле не знает наречия славян или притворяется, что не знает.
— Поди, помоги Порфирогените спуститься с лестницы, — сказал Владимир Ростиславу.
И вышел во двор.
Приглушая голос, пресвитер заговорил:
— Князь! Добрыня передать велел: не нравится ему вся эта затея с шествием.
Добавил совсем тихо:
— Не чисто в Херсонесе, князь. Не чисто.
Да, не чисто. Кесари хитры, как лисы. Но Владимир кесарям сегодня нужнее, чем они Владимиру! Должны же они, кесари, быть людьми государственными.
Анастас взглянул долгонько и проницательно. Угадал ход мыслей князя.
— Василию, Василию ты нужен, князь, — возразил вразумляюще. Да ведь Константин — не Василий. Недаром говорят, и побрякушка, и крест из одного дерева делаются. Какая надежда на ум охотника?
Посмотри, какое утро, князь. Посмотри, какое солнце. Зачем ромеям быть в плащах? Зачем прятать лица в куколи? Константин здесь. Многие об этом говорят. Вчера, говорят, Константин видел, как пировала дружина князя. Сказал будто бы: «Руссы пьяны. Их так легко перебить всех во время пира…»
— Что ж не перебил? — спросил князь.
Но если Константин здесь, он именно так и говорил вчера. Владимир еще подымал чашу за здоровье главного из прибывших с Анной греков, за друнгария, начальника отряда кораблей. Говорил друнгарию: «Пей, грек. Теперь мы братья. И я крещен в Херсонесе».
Ненадежные братья — кесари.
Всеслав поддержал пресвитера:
— Князь! Скажи слово, я умыкну Порфирогениту, наших коней никто не догонит. А ты с войском иди на Константинополь.
Владимир с завистью взглянул на Всеслава. Белесый, загорелый, начальник конницы был совсем еще молод. В нем неуемная тяга к движению, к делу, к схватке. У него сначала дело — потом мысль.
«Умыкну…»
Быть тогда сече в Херсонесе…
Русс в бою стоек, упорен, к опасности чуток. В любой схватке зорок и прозорлив. И потому удачлив. Сойтись с Константином (если не пустой все это разговор, что он здесь) меч к мечу — душу потешить…
«Умыкну…»
Что умыкнешь, воевода?
Слезы Порфирогениты умыкнешь?
До конца жизни плакать будет, душу терзать по тем, кто погиб под мечом.
Зачем же Владимир тогда крестился, если жить будет по-старому? Женщина — добыча войны; это было. Теперь и жена — добыча войны?
А как же быть с тем счастьем в сердце, которое он вдруг почувствовал, вернувшись из Таматархи и услышав чистый голосок новой жены?
Здесь ли Константин, нет ли, не скажешь. Но что люди Константина здесь, это точно. В самом деле, зачем в такую теплынь, в такое солнце ромеям быть в черных плащах, да под черными куколями? Главный из людей Константина — друнгарий. Это грек рослый, с жестким лицом, привыкший командовать. Взгляд у друнгария примеривающийся, соизмеряющий силу. Да, и друнгарий вполне мог сказать вчерашние слова: «Руссы пьяны. Их так легко взять».