Когда глаза выжигают, не смотрят, где болгарин, где русс.
Владимир на коня. Добрыня схватил за уздцы, останавливая.
— Князь, за тобой Русь! Убьют тебя, опять распри, раздор.
Прав Добрыня. Ромеев много. Военный корабль. Освободить своих не освободишь. Только голову сложишь.
Владимир рванул узду. Конь на дыбы. Любого бы из дружины поднял бы в воздух и растоптал копытами. Но у Добрыни руки крепкие, как кузнечные клещи. Узду не выпустил. Коня осадил. Вздулись мышцы на груди, на руках.
— Остынь, князь! Не лезь к ромеям… Нельзя этого делать, князь!.. Нельзя такое делать!
Делать нельзя — а не делать и совсем невозможно.
Владимир выхватил меч. И поводья разрубит, и руку Добрыне вон, если под меч угодит. Добрыня и отпустил коня.
Владимир пришпорил коня. За ним поскакала дружина. В облаке пыли влетели в стан ромеев. Костры горят. Стон и вой топот коней заглушают. Уже выжгли глаза первым. Разбросала дружина князя опешивших от наскока ромеев направо и налево, мечами проложила дорогу к кострам. Своих узнали сразу, по одежде, отличной от других. Круку и Колоту, старшим послам, уже глаза выжгли. Они крутились на земле, в пыли и грязи, залитые кровью, и вопили так, что сердце от криков вон рвалось из груди. Ростислав, мальчишка, связанный по рукам и ногам, уже был в руках трех ромеев. Четвертый тянул обугленный кол с заостренным концом к его глазу.
Владимир налетел конем на ромея. Схватил Ростислава. Затлелись от огня полы плаща. Владимир крутанул на коне один, два, три раза, сзывал своих: «Назад!» Поскакал к своему лагерю. Добрыня за ним. За Добрыней остальные.
С тех пор у Ростислава у правого глаза след от ожога. Концом обугленным успел пройти ромей. От того глаз правый у Ростислава как бы чуть прищуренный.
На век прищуренный.
А Крук и Колота — слепцы.
Душа славянская певучая. Сделали им гусли. Со множеством струн. Под их пальцами гусли пели, беря за душу. А слепцы, глядя ничего не видящими глазами, рассказывали о том, какое небо синее, какой Днепр широкий, как много видели их глаза тогда, когда еще не были выколоты ромеями. От этого пения у одних наворачивались слезы от умиления перед красотой мира, у других сердца закипали злобой к ромеям.
Владимир тоже не может простить ромеям слепоты Крука и Колота. Не может простить ромеям желания и мальчишку ослепить, Ростислава. Говоришь, твой Бог, ромей, милостив. Враг перед тобой — убей врага в бою. Пошто над человеком издеваешься? Зачем слепишь?.. А еще, говорят, во дворце царей евнухи. Это — зачем? Зачем сквернишь человека, если даже ты в плен его взял? Каким бог создал его — таким ты его и оставь. Богом, ромей, не только меня пугай, Бога и сам бойся.