Исчезновение Лантиса не осталось незамеченным.
Шум поднял мастер Сигват. Мечеязык не обнаружил нерадивого студиозуса на лекции по придворному этикету и оборотам благородной лести. Мастера Сигвата весьма расстроила столь глупая выходка бесталанного сыночка конунга. Он отправил Олафа на поиски «этого сопляка и ленивца Лантиса». Глянь, милок, в келье и в столовой. В келье можно спать, в столовой – жрать. Больше негде скрыться от придворной лести.
Олаф вернулся ни с чем: стоял перед мастером Сигватом, поправляя непослушные вихры, и мямлил, что отыскать пропажу нет никакой возможности.
Вот тогда Мечеязык и показал себя во всей красе. Олаф получил по самое не хочу, ибо мастер такие узоры слов выплетать умел, что студиозусам не снились даже.
Объявили общий сбор, устроили перекличку. Нет скальда! Даже Ректор подключился к общей суматохе. Он заклятиями скрутил берсерков у ворот в два бараньих копыта. Те сразу и сознались: так, мол, и так, выпустили за вином, пивка захотелось. Да, серебра получили. Да, виноваты. Но ходок вернется скоро, лавка рядом совсем, за мостом. Не единожды бывали, дорогу знаем!
Да только Лантис не вернулся. Вообще.
Его сожгли на костре как беглого излишка.
…Тела берсерков оттащили к выгребной яме.
* * *
Гель сидела на карнизе дома и чистила перышки. Она не понимала, что здесь делает, зачем прилетела. Подумаешь, инквизиторы приговорили к смерти какого-то скальда, тайком выбравшегося из Университета. И что? Какое Гель дело?
За вином пошел, сама отправила – и дела нет?
А вот нет! Раз пошел – значит, дурак. А дураков Гель не жалеет. На всех жалости не напасешься. Он бы еще с крыши вниз головой прыгнул, если б Гель попросила. Или живот вскрыл ножом. Тупым и ржавым.
И все-таки немного муторно смотреть на столб, кучу хвороста и радостную толпу, уже предвкушающую зрелище. Многие принесли с собой камни. Инквизиторы поощряют народную «любовь» к излишкам. После оглашения приговора ремесленникам и домохозяйкам разрешат потешиться – швырнуть в подлую тварь окатыш. Кто в лоб излишку угодит, тому в чертогах Проткнутого зачтется.
Привели скальда. Святой отец, толстый и потому праведный (ибо нищий духом нищ телом), широко зевнув, спросил, отрекается ли подсудимый от Свистуна, пусть будет проклято имя его. Скальд что-то промычал в ответ – кляп во рту мешал выражаться яснее. Что ж, заявил во всеуслышание инквизитор, излишек не желает сотрудничать со следствием, что само по себе уже есть смертный грех.
– Жги!!!
Сотни рук швырнули сотни окатышей. Но ни один камень не тронул тела юноши.