Но тогда, давно, вы сразились с чернокосыми ведьмами. И никто не сказал вам настоящих слов, не смирил гордыню. Отец вывел вас на истинный Путь.
Зачем, отец, ты так сурово обошелся с детьми своими, Икки и Мурой? Вам вполне хватило бы окольной тропки.
<Уверен?>
<Да… почти… Икки, я ни в чем не уверен!>
Последний кувшин пуст, от хмельного вяжет язык, клонит в сон. Надо что-то решать.
<Подождем? Все-таки последний шаг, брат. И если купили мы нужных излишков, то…>
<Ты думаешь о том, что эти двое – особенные, что им нельзя просто отсечь головы, ткнуть их железом в грудь или швырнуть, связанных крепкими ремнями, в огонь. Иначе надо. Тихонько, как бы невзначай.>
<Охота будет на палэсьмурта. Самое то развлечение для нас. Мало ли кто под стрелу попадет или на меч напорется?>
На том и порешили: надо казнить воров, обставив это как несчастный случай. Незачем привлекать внимание людишек. Охота все спишет. Заодно и развлечение. Лады? А то!
Договорились, что каждый сам пригласит своего должника. Посмотрит в глаза и, если проймет сердечко от увиденного таланта, позовет жертву на охоту: Икки-граф – лизоблюда, а Мура-инквизитор – девушку-перевертня. Не зря же на уродцев потратили столько эре.
<Ну же, брат, верно задумано?>
<А то, брат, вернее некуда!>
* * *
Муторно на душе у графа. Захмелеть и то не получилось, хоть и выпито было изрядно. Бернарт еще за одним кувшином красненького спустился в погреб. Сам спустился, жену не будил, даже в спальню не заглядывал. Знал: нет супруги в постели, холодна перина, подушка не мята. Ну и пусть. Что случилось, того не вернуть, поздно клясться в вечной любви и швырять ромашки к пяткам.
Вино сладкое, ароматное. Кресло, что под графом, настоящий мастер выстрогал, кожей драконьей обтянул, пухом гагары набил. Отличная работа. Приятно посидеть, подумать о том, о сем. Ведь есть еще шанс на спасение? Случиться всякое может? Вдруг судьба-шутница развернется не тем местом, что у осла под хвостом, а тем, что нужно?
Еще о жене своей думал де Вентад, развалившись в мягком кресле и заливаясь вином. О просторах Китамаэ вспоминал, об отце Ёсиде и мечте стать боевым офицером-симбионтом. Много о чем и о ком думал граф. Но больше всего – о дочери.
А утром пришел к нему брат, и они принялись за перебродивший сок с удвоенной силой, будто решив опустошить погреба в кратчайшие сроки. После небольшого перерыва – невменяемого хозяина слуги отнесли в опочивальню – продолжили вечером. Обнявшись, рыдая, он спели «Нинге»:
Ватаси-но нинге ва ей нинге
Мэ ва поцутири то иродзиро дэ
Тиисай кути мото айрасии