– Давай же, ответь мне! Что ты теряешь? Мне все равно скоро уходить, как ты того хочешь…
(Не хочу уходить, не хочу… пожалуйста…)
Тень негодования, боли и тепла смешались в его взгляде. А вот и он – настоящий живой человек, способный чувствовать.
– Я тоже тебя люблю.
Сказал и улыбнулся, признавая полнейшее поражение по всем фронтам.
Мы стояли друг напротив друга молча – два человека, две судьбы, заплетенные в косичку.
Слова, сказанные Дрейком, проникали в меня медленно, со вкусом… я смаковала каждый произнесенный в этой фразе звук, каждый оттенок, чтобы запомнить навсегда, чтобы пронести через последующую жизнь. Именно их я так долго хотела услышать и, наконец, услышала. Пусть и в самом конце. В безрадостном, фатальном, полном отчаяния конце.
Но ведь услышала.
Я медленно склонила голову в поклоне, счастливая и разрушенная, нашедшая и потерявшая то, что так долго искала.
– Спасибо, Дрейк. Именно это я и хотела услышать.
Что же теперь? Уходить?
Просто выйти за дверь, чтобы навсегда оставить все позади? Чтобы каждый день испытывать страшнейшую боль потери, чтобы жизнь превратилась из сияющего солнца в тусклый ночник у койки больного? Эту любовь мне не вырвать, не утопить, не разорвать на куски. Скорее, она разорвет меня, обернувшись ядовитой подушкой для слез, напоминающей о том, чего никогда не вернуть и не получить. Других мужчин в моей жизни не будет – зачем, чтобы в каждом из них искать тень Его? А Дрейк с этого момента больше недоступен, кончился, вне зоны доступа.
Что ж… Тогда, наверное, самое время кое о чем попросить.
Стараясь выглядеть бодрой и, насколько это возможно, радостной (говорят, уходить надо с достоинством, даже если в душе стоят кровавые слезы), я обратилась к Начальнику:
– Ну, что же… друг, – на этом месте я запнулась – еще ни разу это слово не звучало в моем исполнении настолько фальшиво, – тогда у меня есть к тебе одна просьба.
(Интересно, это больно? Хотя, теперь поздно бояться…)
– Только ты один сможешь мне с этим помочь.
Он смотрел на меня внимательно, готовый положить к моим ногам все, что угодно, кроме себя – какая ирония. А я впитывала черты его лица жадно, проталкивала в горло памяти целиком, рискуя подавиться. Но пусть только останутся… не сотрутся никогда…
– Я не могу попросить тебя стереть мне память. Для этой цели подошел бы и Халк, но, видит Бог, я этого не хочу. К тому же Халк не может помочь с тем, что мне требуется.
– О чем ты говоришь, Ди?
Я снова стала «Ди» – болезненно приятно, почти как примочка со льдом умирающему от лихорадки.
– Я хочу, чтобы ты погасил мою любовь. Ты ведь можешь… Просто изыми ее из меня: жить с ней и одновременно без тебя невозможно. Я не смогу.